Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден) - Генрик Сенкевич

— Это верно, — сказал один из товарищей Харлампа, — если они везут казну, то не могут драться.

— А мне что за дело до их денег! — кричал Харламп. — Пусть выходит на поединок, а то буду бить.

— Сегодня на поединок не выйду, но даю рыцарское слово, — сказал Володыевский, — что через три или четыре дня явлюсь куда угодно, как только кончу служебные дела. А если не хотите довольствоваться этим обещанием, то я велю стрелять в вас, как в разбойника; очевидно, я имею дело не со шляхтичем и солдатом. Выбирайте, черт вас возьми! Мне некогда стоять с вами!

Услышав это, драгуны сейчас же направили дула мушкетов на нападающих, и движение это, вместе с решительными словами Володыевского, произвело впечатление на товарищей Харлампа. которые начали его уговаривать:

— Уступи; ты сам солдат и знаешь, что значит служба, а что твое желание будет удовлетворено, это верно: посмотри, какой это смельчак, как, впрочем, все из русских отрядов. Успокойся, пока просят!

Харламп еще пометался немного, но сообразив, что он рассердит товарищей или подвергнет их неравной борьбе с драгунами, обратился к Володыевскому и сказал:

— Вы даете слово, что явитесь на поединок?

— Я тебя сам вызову за то, что ты два раза спрашиваешь об этом. Через четыре дня явлюсь сюда; сегодня среда, значит, в субботу, в два часа пополудни. Выбирайте место.

— Тут, в Бабицах, множество народа, — сказал Харламп, — Сможет случиться какое-нибудь приключение. Соберемся лучше в Линкове, там спокойнее, и мне недалеко, наша квартира в Бабицах

— А у вас будет такая же большая компания, как и сегодня? — спросил предусмотрительный Заглоба.

— Нет, — сказал Харламп, — приедем только я да Селицкие, мои родственники. Вы тоже явитесь без драгун?

— Может быть, у вас являются на поединок с войском, а у нас этого обычая нет.

— Значит, через четыре дня, в субботу, в Линкове? — повторил Харламп. — Съедемся у корчмы, а теперь с Богом!

— С Богом, — ответили Володыевский и Заглоба.

Противники мирно разъехались. Володыевский был в восторге от предстоящей забавы и обещал привезти в подарок Лонгину усы пятигорца. Он ехал в Заборово в самом лучшем расположении духа; там он застал королевича Казимира, который приехал туда на охоту. Но Володыевский торопился и только издали посмотрел на будущего короля. Через два дня он кончил свои дела, осмотрел лошадей, заплатил Тшасковскому, съездил в Варшаву и явился в Линково, даже часом раньше назначенного, с Заглобою и Кушелем, которого пригласил вторым секундантом.

Подъехав к корчме, они вошли в избу промочить горле медом и начали забавляться разговором с евреем.

— Слышь ты, пархатый, господин дома? — спросил Заглоба.

— В городе.

— А много шляхты стоит здесь у вас в Линкове?

— У нас пусто. Один только стоит у меня и все сидит в горнице, богатый, со слугами и лошадьми.

— А почему он не заехал в господский дом?

— Видно, не знаком с нашим господином. Притом двор уже целый месяц стоит запертый.

— Может, это Харламп? — спросил Заглоба.

— Нет, — сказал Володыевский.

— А мне кажется, что это он.

— Где же?

— Пойду посмотрю, кто это. Слушай, жид давно он стоит у тебя?

— Сегодня, не больше двух часов.

— А не знаешь, откуда он?

— Не знаю, должно быть, издалека; лошади были измучены, а люди говорили, что из-за Вислы.

— Чего же он остановился в Линкове?

— Кто его знает.

— Пойду посмотрю, — повторил Заглоба, — может, кто знакомый. — И, подойдя к затворенной двери горницы, он постучал в нее саблей и спросил:

— Можно войти?

— А кто там? — спросил голос из комнаты.

— Свой, — сказал Заглоба, отворяя дверь. — Извините, может, я не в пору? — прибавил он, просовывая голову в комнату. Но вдруг отскочил и хлопнул дверью, как будто увидел смерть. На его лице выразились ужас и удивление, он разинул рот и идиотическими глазами посмотрел на Володыевского и Кушеля.

— Что с вами? — спросил Володыевский.

— Там… Богун!

Оба офицера вскочили на ноги.

— Что вы, сума сошли?!

— Да, Богун, Богун!

— Не может быть!

— Так верно, как то, что я стою перед вами, клянусь Богом.

— Чего же вы так испугались? — сказал Володыевский. — Если это он, значит, Бог послал его в наши руки. Успокойтесь. Вы уверены, что это он?

— Как в том, что я говорю с вами. Я видел его, он одевается.

— А вас он видел?

— Не знаю; кажется, нет.

Глаза Володыевского разгорелись, как уголья.

— Эй, жид! — сказал он тихо, махая рукой. — Иди сюда. Есть другие двери из этой горницы?

— Нет, ход только через эту избу.

— Кушель, под окно! — шепнул Володыевский. — Ну, теперь он не уйдет от нас. — Кушель, не говоря ни слова, вышел из избы.

— Успокойтесь, — сказал Володыевский Заглобе. — Не вы, а он погиб. Что он вам может сделать? Ничего.

— Яне могу опомниться от удивления, — возразил Заглоба, а про себя прибавил: "Правда, чего мне бояться его! Володыевский со мною; пусть Богун боится!"

— Послушайте, ведь его нельзя выпустить из рук, — сказал он, ободряясь.

— Да он ли это? Мне что-то не верится. Что ему здесь делать?

— Хмельницкий послал его шпионить, наверное. Погодите. Мы схватим его и поставим условия: или пусть отдаст княжну, или мы его отдадим в руки правительства.

— Лишь бы княжну отдал, а там черт с ним.

— Не мало ли нас? Всего трое: ты, я да Кушель. Он будет защищаться, как бешеный, а с ним ведь несколько человек.

— Харламп приедет с двумя, нас будет шестеро — довольно! Молчи!

В эту минуту отворились двери и Богун вошел.

Он, должно быть, не заметил входившего к нему в комнату Заглобу, потому что теперь, увидев его, вздрогнул, лицо его вспыхнуло, и рука машинально схватилась за рукоятку сабли — но все это продолжалось только мгновение. Лицо его приняло спокойный вид, только было бледно.

Заглоба молча смотрел на него, атаман тоже молчал; в избе воцарилась тишина: эти двое людей, судьба которых несколько раз так удивительно сплеталась, делали вид что не знают друг друга.

Молчание это показалось Володыевскому вечностью.

— Послушай, жид — сказал вдруг Богун, — далеко отсюда до Заборова?

— Недалеко, — ответил жид. — Ваша милость сейчас едете?

— Да, — сказал Богун, направляясь к двери.

— Извините, — прозвучал голос Заглобы.

Атаман остановился, как вкопанный, и устремил на него свои грозные черные глаза.

— Что вам надо? — спросил он.

— Мне кажется, что мы немного знакомы. Не встречались ли мы с вами на свадьбе на хуторе, на Руси?

— Да, — сказал гордо атаман, хватаясь за саблю.

— Как ваше здоровье? — спросил Заглоба. — Вы так скоро уехали с хутора, что я не успел попрощаться с вами.

— А вы жалели, конечно!

— Да, жалел, мы бы потанцевали, так как тогда и компания наша увеличилась, — и Заглоба указал на Володыевского. — Тогда подъехал этот кавалер, он желал поближе познакомиться с вами.

— Довольно, — крикнул вдруг Володыевский, вставая. — Я тебя арестую, изменник!

— А по какому праву? — спросил атаман, гордо поднимая голову.

— Потому что ты бунтовщик, враг Польши и приехал сюда шпионить.

— А вы кто такой?

— Я не стану объясняться с тобою, но ты не уйдешь от моих рук.

— Увидим, — сказал Богун. — И я бы не стал говорить вам, кто я такой, если бы вы вызвали меня на дуэль; но если вы мне грозите арестом, то скажу вам: у меня есть письмо, которое я везу от запорожского гетмана к королевичу Казимиру; если не найду его в Непоренте, то еду с ним в Заборово. Вот и арестуй меня теперь!

Сказав это, Богун свысока и насмешливо посмотрел на Володыевского, который смутился, как гончая, чувствующая, что дичь уходит от нее, и не зная, что делать, вопросительно посмотрел на Заглобу.

Наступила минута тяжелого молчания

— Нечего делать, — сказал Заглоба, — если ты действительно посол, арестовать мы тебя не можем, но все-таки не советую тебе хвастаться перед этим кавалером своим умением владеть саблей, ведь ты уж раз улепетывал от него во все лопатки.

Лицо Богуна побагровело, теперь только он узнал Володыевского. Стыд и задетое самолюбие заговорили в отважном атамане Воспоминание о бегстве жгло его огнем, оно было единственным несмытым пятном на его молодецкой славе, которая была ему дороже всего на свете, даже самой жизни. Между тем неумолимый Заглоба продолжал хладнокровно:

— Ты чуть-чуть не потерял шаровар. Этому кавалеру до того стало жаль тебя, что он оставил тебя в живых. Тьфу, казак! У тебя бабье лицо и, как видно, бабье сердце. Ты был храбр со старой княгиней и юношей князем, а перед рыцарем спасовал. После того тебе остается только возить письма и похищать девушек, а не ходить на войну. Ей-Богу! Я видел собственными глазами, как с тебя сваливались штаны. Тьфу! Вот и теперь ты заговорил о сабле только потому, что везешь грамоту и знаешь, что нам нельзя поэтому драться с тобой. Ты, молодчик, только пускаешь пыль в глаза. Хмельницкий и Кривонос храбрые солдаты, но между ними много босяков.