Гроздья гнева - Джон Стейнбек

И мало-помалу на них надвигался ужас, равного которому они еще не знали.

В ближайшие три месяца работы не будет никакой.

Люди в сараях сидели, сбившись в кучу; на них надвигался ужас, и лица у них были серые от ужаса. Голодные дети плакали, а кормить их было нечем.

Потом пришли болезни — воспаление легких и корь с осложнениями на глаза и на уши.

А дождь упорно хлестал землю, и вода заливала дороги, потому что дренажные трубы уже не могли отводить ее.

И тогда из палаток, из переполненных сараев стали выходить промокшие до костей люди в рваной одежде, в бесформенных от налипшей грязи башмаках. Они шли, разбрызгивая воду, в города, в сельские лавочки, в комиссии, где распределяют пособия, — шли вымаливать кусок хлеба, вымаливать пособие, красть, если удастся, лгать. А эти мольбы и унижения раздували в них огонь бесплодной злобы. И в маленьких городках жалость к промокшим до костей людям сменялась злобой, а злоба, которую вызывали голодные, сменялась страхом. Шерифы приводили понятых к присяге, спешно рассылали требования на оружие, на бомбы со слезоточивым газом, на патроны. А голодные люди толпились на задворках у бакалейных лавочек и вымаливали хлеб, вымаливали гнилые овощи, крали, если удавалось.

Люди исступленно стучались к врачам; но врачи всегда заняты, у них нет времени. Подавленные горем, люди заходили в сельские лавочки с просьбой передать следователю, чтобы выслал машину. У следователей время было. И машины подъезжали по грязи к палаткам, к сараям и увозили мертвые тела.

А дождь безжалостно сек землю, и речки выходили из берегов и разливались по полям.

В переполненных лачугах, в сараях с отсыревшим сеном голод и страх рождали злобу. Подростки разбредались кто куда, — но не вымаливать хлеб, а красть его; и мужчины несмело разбредались кто куда — попробовать — может, удастся украсть.

Шерифы приводили к присяге новых понятых и рассылали новые требования на оружие; а обеспеченные люди, те кто жил в домах, не боявшихся дождя, проникались сначала жалостью к этим кочевникам, потом отвращением и под конец ненавистью.

В сараях с дырявыми крышами, на мокром сене, женщины, задыхавшиеся от воспаления легких, рожали детей. А старики забивались в углы и умирали там, скорчившись так, что следователи не могли потом расправить их окоченевшие тела. По ночам отчаявшиеся люди смело шли в курятники и уносили с собой кудахтающих кур. Если в них стреляли, они не пускались наутек, а все так же хмуро шагали по воде, а если пуля попадала в цель, устало валились в грязь.

Дождь стих. Поля были залиты водой, отражавшей серое небо, и тихий плеск ее слышался повсюду. Мужчины вышли из сараев, из лачуг. Они присели на корточки, глядя на затопленные поля. Они молчали. И лишь изредка переговаривались между собой.

Работы не будет до весны. До самой весны.

А не будет работы — не будет ни денег, ни хлеба.

Есть у человека лошади — он на них и пашет, и боронят, и сено косит, а когда они стоят без дела, ведь ему и в голову не придет выгнать их из стойла на голодную смерть.

То лошади, — а мы люди.

Женщины следили за мужьями, следили, выдержат ли они на этот раз. Женщины стояли молча и следили за мужьями. А когда мужчины собирались кучками по нескольку человек, страх покидал их лица, уступая место злобе. И женщины облегченно вздыхали, зная, что теперь не страшно — мужчины выдержат; и так будет всегда — до тех пор, пока на смену страху приходит гнев.

Крохотные былинки травы пробивались сквозь землю, и через несколько дней склоны холмов бледной зеленью встретили новую весну.

Глава тридцатая

Лагерь тонул в лужах, а дождь все хлестал и хлестал жидкую грязь. Взбухшая речка мало-помалу подбиралась к поляне, на которой стояли товарные вагоны.

На второй день Эл снял брезент, разделявший вагон на две половины. Он вышел наружу и прикрыл брезентом капот грузовика, потом вернулся в вагон и сел на матрац. Теперь, когда брезентовая перегородка была снята, обе семьи соединились. Мужчины сидели вместе, хмурые, подавленные. Мать поддерживала небольшой огонь в печке, подсовывая туда ветку за веткой, — хворост она приберегала. Дождевые потоки заливали плоскую крышу вагона.

На третий день Уэйнрайты забеспокоились.

— Может, нам лучше уехать? — сказала миссис Уэйнрайт.

Но мать старалась удержать их:

— Куда вы поедете, где вы найдете себе пристанище?

— Я и сама не знаю, а все-таки не сидится мне здесь. — Мать спорила с ней и украдкой поглядывала на Эла.

Руфь и Уинфилд затеяли игру, но вскоре и они притихли и нахохлились, а дождь все барабанил по крыше.

На третий день сквозь дробный стук дождевых капель послышался рев взбухшей речки. Отец и дядя Джон стояли в дверях, глядя в ту сторону. И справа и слева вода подходила вплотную к шоссе, но самые вагоны она огибала, так что лагерь стоял опоясанный сзади дорожной насыпью, а спереди излучиной речки. Отец спросил:

— Ну, Джон, что скажешь? Если речка выйдет из берегов, как бы нас не затопило.

Дядя Джон открыл рот и потер ладонью щетинистый подбородок.

— Н-да, — сказал он. — Все может быть.

Роза Сарона лежала в жару, щеки у нее горели, глаза лихорадочно поблескивали. Мать села рядом с ней, держа в руках чашку горячего молока.

— Вот, — сказала она. — Выпей, я свиного сала туда подлила. Это подкрепляет. Ну, выпей.

Роза Сарона бессильно покачала головой.

— Не хочется.

Отец прочертил пальцем кривую линию в воздухе:

— Выйти бы всем с лопатами, устроить плотину, тогда воду можно будет задержать. Вот от сих пор и до сих.

— Да, — согласился дядя Джон. — Верно. Только не знаю, пойдет ли кто. Пожалуй, скажут, что лучше уехать.

— Да ведь в вагонах сухо, — стоял на своем отец. — Где теперь найдешь сухое место? Подожди. — Он вытащил ветку из кучи хвороста на полу. Сбежал по доскам вниз, добрался, разбрызгивая грязь, до речки и воткнул ветку у края бурлящей воды. — Фу черт, насквозь промочило, — сказал он, вернувшись в вагон.

Они следили за тонкой веткой, торчавшей у самой речки. Они видели, как вода медленно окружила ее и поднялась еще выше. Отец присел на корточки в дверях.

— Быстро прибывает, — сказал он. — Пойти поговорить, что ли? Может, согласятся? А нет, так надо уезжать. — Он посмотрел в дальний угол вагона, где помещались Уэйнрайты. Эл был у них, он сидел рядом с Эгги. Отец прошел в ту половину. — Вода поднимается, — сказал он. — А что, если устроить плотину? Только надо, чтобы все взялись.

Уэйнрайт ответил:

— А мы как раз сидим и думаем. Похоже, лучше уезжать отсюда.

Отец сказал:

— Вы здесь много где побывали — сами знаете, можно сейчас найти сухое место или нет?

— Это верно. А все-таки…

Эл сказал:

— Па, если они уедут, я с ними.

Отец оторопел.

— Как же так? А грузовик?.. Из нас никто не умеет им управлять.

— А мне какое дело? Мы с Эгги должны быть вместе.

— Постой, — сказал отец. — Вы подойдите-ка сюда. — Уэйнрайт и Эл встали и подошли к дверям. — Видите? Проведем плотину от того места сюда. — Он посмотрел на свою ветку. Вода бурлила вокруг нее и поднималась к самому берегу.

— Тут работы надолго, и, может, это все без толку, — не соглашался Уэйнрайт.

— Почему же не поработать, ведь все равно сидим сложа руки. А такого хорошего места больше нигде не найдешь. Пошли. Поговорим с остальными. Браться, так всем.

Эл повторил:

— Если Эгги уедет, я с ней.

Отец сказал:

— Слушай, Эл, если никто не согласится, уезжать надо всем. Пойдемте поговорим.

Они втянули головы в плечи, сошли по доскам вниз и поднялись к открытой двери соседнего вагона.

Мать сидела у печки, подбрасывая прутья в слабо горевший огонь. Руфь подошла, прижалась к ней.

— Я хочу есть, — заныла Руфь.

— Неправда, — сказала мать. — Ты ела кашу.

— Я хочу еще такого печенья. Играть ни во что нельзя. Скучно.

— Скоро будет весело, — сказала мать. — Подожди. Теперь уж совсем скоро. Будем жить в своем домике.

— Я хочу собаку, — сказала Руфь.

— Будет и собака и кошка.

— Рыжая кошка?

— Не приставай, — взмолилась мать. — Перестань ты меня мучить, Руфь. Видишь, Роза больна. Посиди смирно хоть минутку. Скоро опять будет весело.

Руфь отошла от нее, жалобно бормоча что-то.

Из того угла, где на матраце лежала укутанная одеялом Роза Сарона, донесся резкий, внезапно оборвавшийся крик. Мать быстро встала и подошла к ней. Роза Сарона сдерживала дыхание, в глазах у нее был ужас.

— Что с тобой? — крикнула мать. Роза Сарона передохнула и опять затаила дыхание. Мать сунула руку под одеяло. — Миссис Уэйнрайт! — крикнула она. — Миссис Уэйнрайт!

Низенькая толстушка вышла со своей половины.

— Вы звали?

— Смотрите! — Мать показала на лицо дочери. Роза Сарона прикусила нижнюю губу, на лбу у нее выступила испарина, в блестящих глазах стоял ужас.