Впечатления моей жизни - Мария Тенишева

Между тем Жиркевич, недовольный отрицательным ответом Киту, очень рассердился и, вероятно, чтобы отомстить мне за отказ, поместил в газетах какое-то странное обвинение: будто я расхитила церковный исторический музей, а расхитивши, вывезла все мои старинные коллекции за границу с корыстными целями, упрекал меня в святотатстве, облил целым потоком грязи, не считаясь со мной как с женщиной, забыв, вероятно, что он принадлежит к порядочному обществу. И вот в продолжение двух лет не было ни одной газеты, от крайней левой до крайней правой, не говоря уже о периодических журналах, где бы на меня не взваливали самой грубой клеветы, самых бесцеремонных обвинений, перевирая, искажая и путая факты до невозможности.

Более всего меня обидело, когда в одной из газет я прочла, что Жиркевич советовал смолянам, в случае если я подарю городу музей, отказаться от этого дара. Меня очень интересовало мнение смолян по поводу этой статьи. Я несколько месяцев ждала, чтобы хоть один человек из смолян, знавший и мой музей, и мою деятельность вообще, возвысил голос в мою защиту и заявил, что смоляне не нуждаются в советах Жиркевича и не разделяют его дурного мнения обо мне. Но русские люди тяжелы на подъем, равнодушны и совершенно не интересуются подобными вопросами. Напрасно я ждала этого слова, никто и не подумал об этом, никто не выразил мне ни малейшего сочувствия. Тогда, обидевшись на смолян, я сама ответила в одной газете, что если Смоленску мой музей не нужен, то я всегда найду, куда его поместить.

Ко мне поступило несколько запросов. Таганрогское городское управление просило меня пожертвовать им мою коллекцию для создания музея имени Чехова. Екатеринбургская городская управа прислала целую кипу бумаг и постановлений, из которых видно, что они согласны построить здание для музея по моим указаниям, планам, чертежам и требованиям, лишь бы только я им пожертвовала музей. С.-Петербургское Общество поощрения художеств предоставляло в мое распоряжение огромное помещение со стороны Мойки. Кроме того, французское правительство тоже ухаживало за музеем, предлагая мне любое помещение в стенах своих музеев. Один крупный американский собиратель из Нью-Йорка делал мне очень заманчивые предложения, от которых пахло миллионами, но я отказала ему наотрез. Тогда он обратился к Киту, прося повлиять на меня, но я и ее серьезно просила оставить этот разговор и не соблазнять меня. Итак, если бы я не поборола себя, мои коллекции давно были бы в другом городе, где их встретили бы более сочувственно и лучше оценили бы. Видно правда, что нет пророка в отечестве своем.

Мне было больно и обидно за мое любимое родное детище, ради которого я принесла столько нравственных и материальных жертв. Вспомнилась мне моя борьба с мужем… Мне было больно, что моя страна была мне мачехой, тогда как на Западе меня встречали открытые объятия…

Мне не легко было заглушить в себе чувство горечи и обиды. Долго я урезонивала самое себя, долго болела душой, но наконец, после многих бессонных ночей и сильной внутренней борьбы, я сказала себе, что храмы, музеи, памятники строятся не для современников, которые большей частью их не понимают. Они строятся для будущих поколений, для их развития и их пользы. Нужно отбросить личную вражду, обиды, вообще всякую личную точку зрения, все это смоется со смертью моих врагов и моей. Останется созданное на пользу и служение юношеству, следующим поколениям и родине. Я ведь всегда любила ее, любила детей и работала для них как умела и теперь должна побороть дурные чувства и остаться при первом побуждении. Мне было и больно, и сладко переломить себя, но я была счастлива, что разум восторжествовал над сердцем…

Странная произошла вещь во время газетной травли меня, а заодно и преосвященного Петра, имевшего слабость продавать из своей ризницы старинные предметы, которые он не ценил совершенно. По правде сказать, я не оправдываю действий владыки Петра, и будь я на его месте, ни одного бы предмета оттуда не выпустила, особенно зная, с какой целью они покупаются. Со своей же стороны, раз эти вещи продавались кому угодно, на уничтожение и слом, я считала не только вполне возможным, но и обязательным приобрести вещи для смоленского музея и тем сохранить их и спасти от рук перекупщиков и серебряников или от полного разрушения в той же ризнице и церковных подвалах, где все равно их съели бы мыши. Я сравнительно еще поздно узнала об этом, а сколько уже вещей было продано в разные руки и навсегда потеряно для науки и истинных ценителей церковной старины!

В то время в Смоленске у владыки Петра был кружок сочувствующих лиц, желавших как-нибудь выгородить его из неприятного положения, создавшегося благодаря статьям Жиркевича, который не щадил красок и для него, и избавить от того шума, который поднялся во всех газетах. Владыку удалили из Смоленска, по этой ли причине или другой - я не знаю, но огорченные друзья, думая помочь ему, обратились ко мне с просьбой вернуть им купленные мною предметы за какую я хочу цену. Я знала, что если верну эти вещи, то они все равно опять исчезнут, но под впечатлением этих писем и особенно просьб Софьи Платоновны Волковой и Озмидова пожалела владыку Петра и велела Барщевскому отправить вещи моему нотариусу Штраниху с тем, чтобы он передал их в ризницу под расписку, совершенно официально. Штраних немедленно написал соборному протопопу заявление о принятии вещей, но, не получая ответа, попросил Барщевского сходить на архиерейский двор узнать, в чем же дело. Из переговоров выяснилось, что мы им ужасно надоели, а казначей сказал:

— И чего вы все всполошились? Зачем было обращать внимание на все эти нападки? Право, чего вы беспокоитесь? А знаете ли, вы еще многого у нас не видали, не посмотрите ли? У нас много вещей продается.

Получив после долгого ожидания такой ответ, я решила уже окончательно взять эти предметы и снова поместить в музее. Одновременно с этим я послала Штраниху другое заявление о том, что я оставляю вещи у себя, так как их отказывается принять ризница.

Абсолютно не прав был Жиркевич, указывая на меня как на главную покупательницу в церковно-археологическом музее, так как ни одна вещь из этого музея ко мне не попала. Митра Никона, на которую он напирал в своих обвинениях (которую я якобы похитила из музея), и по сю пору хранится в церковном хранилище при соборе, если только ее действительно не украли, а рукопись Мазуркевича, тоже приписываемая моему музею, находится, по слухам, в библиотеке смоленской духовной семинарии.

Удивительно, как может человек решиться обвинять в похищении, не имея никаких серьезных данных! За такое обвинение бьют, стреляются на дуэли, если дело между мужчинами, но как легко, как безнаказанно сходит подобный поступок, раз дело идет о женщине, за спиной у которой не стоит ни муж, ни брат…