к бабушке. Нередко она обвиняла мать во лжи, подозревая, что ей говорят неправду о рождении ребенка; смутно догадываясь, что «иметь ребенка» означает для няньки и матери разные вещи, она спрашивала у матери: «А я буду такой же женщиной, как ты?» У нее возникла привычка громкими криками звать родителей по ночам; поскольку окружающие часто говорили о землетрясении в Мессине, она без конца спрашивала о нем, объясняя этим свою тревогу. Однажды она ни с того ни с сего приступила к матери с вопросами: «Почему София моложе, чем я? Где был Фрицик прежде? Если он был на небе, то что он там тогда делал? Почему он спустился вниз только сейчас, а не раньше?» В конце концов мать объяснила, что братик вырос у нее в животе, как растения растут в земле. Эта идея привела Анну в восторг. Затем она спросила: «Значит, потом он вышел совершенно самостоятельно?» – «Да». – «Но ведь он еще совсем не умеет ходить». – «Выполз на четвереньках». – «Значит, там, – сказала она, показав на грудь, – есть дыра? Или он вышел изо рта?» И, не дожидаясь ответа, заявила, что прекрасно знает – его принес аист. Однако вечером она вдруг сказала: «Мой брат[287] в Италии, у него дом из сукна и стекла, и он не рушится»; после этого землетрясение перестало ее интересовать, она больше не просила показать ей фотографии извержения вулкана. В разговорах с куклами она еще упоминала об аисте, но не очень уверенно. Но вскоре ее начали интересовать другие вещи. Увидев, что отец лежит в постели, она спросила: «Почему ты в постели? Может, у тебя тоже растение в животе?» Она видела во сне свой игрушечный Ноев ковчег и рассказывала: «Внизу там была крышечка, которая отворяется, и зверушки вываливаются»; на самом деле ее Ноев ковчег открывался сверху. У нее опять начались кошмары, – очевидно, теперь она спрашивала себя о роли отца. К ее матери пришла в гости беременная дама, и на следующий день мать увидела, как Анна, засунув под юбку куклу, медленно вытаскивает ее головой вниз, приговаривая: «Вот, сейчас появится ребеночек, он уже почти совсем вышел». Через некоторое время она сказала, когда ей дали апельсин: «Я хочу проглотить его целиком, совсем вовнутрь живота, и тогда я получу ребеночка». Однажды утром, когда отец был в ванной, она бросилась на его кровать, улеглась на живот и стала сучить ногами, говоря: «Правда, так делает папа?» В следующие пять месяцев она, казалось, забыла и думать об этом, а потом вдруг стала опасаться отца: ей казалось, что он хочет ее утопить и т. д. Однажды она, играя, помогала садовнику сажать в землю семена и спросила отца: «А как глаза вросли в голову? А волосы?» Отец объяснил, что их зачатки уже были в теле ребенка и вместе с ним росли. Тогда она спросила: «Но как же тогда Фрицик вошел в маму? Кто его посадил в ее тело? А тебя кто посадил в твою маму? И где Фрицик вышел наружу?» Отец с улыбкой ответил: «А ты как думаешь?» Она указала на свои половые органы: «Он вышел оттуда?» – «Конечно». – «Но как он вошел в маму? Его посадили? Значит, посадили семечко?» Отец объяснил, что семечко дает папа, мужчина. Этот ответ ее совершенно удовлетворил, а на следующий день дразнила мать: «Папа мне сказал, что Фриц был ангелочком и что его принес аист». Она стала значительно спокойнее; но однажды ей приснилось, что много садовников стоят и мочатся, и среди них отец. Посмотрев, как садовник обстругивает ящик, она увидела во сне, что он обстругивает ей гениталии; ее явно занимал вопрос, какую именно роль играет отец. Она узнала почти все в пятилетнем возрасте и позже, как кажется, не испытывала по этому поводу никаких волнений.
Этот случай весьма характерен, хотя девочка чаще всего не задается настолько четкими вопросами о роли отца, а родители обычно отвечают на них весьма уклончиво. Многие девочки подкладывают под фартучки подушку и играют в беременных или же носят куклу под юбкой, а потом роняют ее в колыбель, кормят куклу грудью. Мальчики тоже восхищаются тайной материнства; все дети обладают «глубинным» воображением, которое позволяет им угадывать тайные богатства, кроющиеся в вещах; все они с восторгом, как к чуду, относятся к предметам, содержащим внутри себя другие предметы, – к куклам, коробкам, внутри которых находятся куклы и коробки поменьше, к виньеткам, в центре которых изображены такие же виньетки в уменьшенном виде; все они любят наблюдать, как раскрываются почки, восхищаются цыпленком, вылупляющимся из скорлупы, или неожиданно раскрывающимися в миске с водой «японскими цветами». Один маленький мальчик, открыв пасхальное яйцо и увидев в нем сахарные яички, с радостным изумлением воскликнул: «О! это же мама!» Рождение ребенка из живота прекрасно, как фокус. Мать кажется волшебницей, как фея. Многие мальчики огорчаются, что лишены такого преимущества; и если, став постарше, они разоряют гнезда, затаптывают молодые ростки и вообще с какой-то яростью истребляют все живое, то тем самым они мстят за свою неспособность давать жизнь; девочка же с радостью ждет того дня, когда сможет это сделать.
Кроме этой надежды, конкретизирующейся в игре в куклы, девочка находит возможности для самоутверждения в домашнем труде. Даже совсем маленькая девочка может многое сделать дома; мальчика обычно такой работой не занимают, но его сестре не только позволяют подметать пол, вытирать пыль, чистить овощи, купать младенца, помогать готовить, но и требуют от нее этого. Особенно часто приобщают к материнским заботам старшую дочь; мать, либо из соображений удобства, либо из враждебности или садизма, перекладывает на нее многие свои функции; в этом случае девочка раньше времени включается в мир серьезного; чувство собственной значимости поможет ей принять свою женственность, но она лишается счастливого бескорыстия, детской беззаботности; преждевременно став женщиной, она слишком рано познает пределы, которые женский удел ставит человеку; к отрочеству она уже становится взрослой, что придает ее развитию необычный характер. Ребенок, перегруженный заботами, может до времени превратиться в рабыню, обреченную на безрадостное существование. Но если ей дают работу по силам, она гордится, что приносит пользу, как большая, и с удовольствием чувствует свою солидарность со взрослыми. Эта солидарность возможна потому, что дистанция между домашней хозяйкой и ребенком невелика. Мужчина имеет профессию, от детского возраста его отделяют годы учебы; для маленького мальчика работа отца окружена глубокой тайной; он пока лишь зачаток того мужчины, которым станет позже. Напротив, материнские дела доступны и для девочки; «Она уже маленькая женщина», – говорят о
