Видящая истину - Деннард Сьюзан

Выбравшись из воды на мощеный пьедестал, Эдуан прислонил Иврену к стенке купели, оставив ее ноги в воде, чтобы заживление не прекращалось. Вода стекала с него ручьями на камни. Он с удивлением осознал, что спина больше не болит, осанка сама самой выправилась, а волшебная сила восстановились полностью.

Но удивительнее всего было другое: Источник Нубревены ожил! Это невозможно было разглядеть невооруженным глазом, но, едва войдя в воду, Эдуан безошибочно почувствовал, что она живая.

Почувствовал слияние с силой.

Почувствовал цельность.

А ведь Колодец истоков всего лишь приоткрыл свой сонный глаз. Еще немного – и он проснется окончательно. И это могло значить только одно… Эдуан не был готов это принять и не знал, что делать с новым знанием, но – Ведьма истины определенно была частью Кар-Авена. А Ноэль, номацкая Ведьма Нитей, чья кровь не пахла, была второй половиной Кар-Авена, и, значит, Эдуан поклялся жизнью защищать ее и Сафию.

Клятва, данная в тринадцать лет, когда отец еще не вернулся в его жизнь, теперь требовала свое. Но Эдуан не знал, отвечать ли на этот зов. Кто мог вообразить, что этот день настанет? Что Кар-Авен из древних легенд явится к нему, чтобы забрать все, чем он был и чем не успел еще стать?

Иврена всю жизнь верила, что Кар-Авен вернется. Для нее это чудо было ожидаемым. Эдуана же оно застигло врасплох. Он не по своей воле оказался в монастыре и прожил там тринадцать лет лишь потому, что некуда больше было идти: его бы убили, едва распознав в нем Ведуна крови. А с тех пор прошло очень много лет. У него появилась собственная жизнь и планы на будущее. Для себя и для своего отца.

Эдуан точно знал: отец бы потребовал убить Кар-Авена. Поскольку сила ведьмы-Кукловода росла по мере разрушения волшебных колодцев, девчонки могли все испортить.

Чего Эдуан не понимал – это кому он по-настоящему обязан быть верным: своим клятвам или своей семье. Но он испытывал осязаемую благодарность, что Колодец истоков перед ним ожил. Что Кар-Авен разбудил Источник и не дал Иврене умереть.

Эдуан побрел к ближайшему кипарису, чья кора алела в лучах рассвета, а мертвые ветви гремели на влажном ветру, и опустился на камни. С его одежды, волос и даже с перевязи для меча текла вода. Но он едва это замечал. Не сняв перевязь, он положил руки на мертвое дерево и начал читать молитву Кар-Авену – словами, которым ему научила Иврена.

Я – страж того, кто несет свет;Я – защитник того, кто дает тьму.Я живу для того, кто начал мир.Я умру за того, кто рассеет тень.Я расстанусь с кровью без страха,Доверяю тебе Нити без сомнений.Душа моя бессмертна, и ты один ей повелитель.Направь мой ум и мой клинок.Прими мою присягу верности,о Кар-Авен,отныне и навеки.

Замолчав, Эдуан улыбнулся. Слова остались такими же пресными, как и раньше, а в уме уже копошились обычные заботы: надо высушить клинки, надо покрыть их маслом; нужен новый сирмаянский плащ, очень важно где-то добыть коня. И побыстрее.

Это было нешуточным облегчением: Колодец истоков так близко, а клятва Кар-Авену по-прежнему не имела над ним силы. Значит, главным оставался сундук с серебряными талерами для отца.

Эдуан бросил прощальный взгляд на бывшую наставницу. Щеки Иврены начали розоветь.

Вот и хорошо. Эдуан наконец-то вернул ей один из долгов. Оставалась еще какая-то сотня. Или больше. Ничего. Когда-нибудь.

Размяв пальцы и запястья, Эдуан отправился на встречу с отцом, чтобы помочь ему завоевать корону Аритвании.

* * *

Ноэль не успела спасти Сафи.

Даже Мерика, истекающего кровью и покалеченного, далеко не сразу удалось поднять на ноги. Она помогла ему добраться до пристани. Под ногами всю дорогу хрустело стекло, усталые ноги спотыкались о булыжник.

Сквозь бледно-серые облака сочилось утро. Первый пирс и целый квартал построек были разнесены в щепки ураганом Куллена. Этот ураган унес и его жизнь. Во всяком случае, Ноэль показалось, что Мерик, еле ворочавший языком, пробормотал именно это.

Теперь море было тихим, вода едва колыхалась. И – ни птиц, ни гула насекомых, ни людей на берегу, ни Нитей. Куда ни глянь – никаких признаков жизни.

Если не считать стаи черных аспидов, улетающих к горизонту, подобно воронам. Где-то в гуще этого роя Ноэль различила слабое, почти довольное мерцание Нитей.

Эх, Сафи.

Ноэль жалела, что подобрала Мерика. Он был скорее обузой, чем помощником, и отбирал больше сил, чем давал поддержки. Возможно, если бы Ноэль оставила принца в переулке, она бы успела спасти сестру…

Не без труда она заставила себя отринуть эти мысли. Пользы от них не было, а если погрузиться в недавние переживания, то можно сойти с ума. Если вспомнить, как рвутся Нити. Как они извиваются вокруг пальцев. Как крошатся меж зубов. Как…

– Сафи! – закричала Ноэль что было сил. Но слово получилось пустым. Она ничего не чувствовала. Совсем ничего. Пламя ее крика жгло чью-то чужую глотку. Холодный ветер лизал чужую мокрую одежду, облепившую чужое голое тело. Раны Мерика истекали кровью на кого-то другого. Чьи-то незнакомые мышцы напрягались, влача его к дальнему пирсу.

Ноэль превратилась в гулкий панцирь без содержимого.

– Где Сафи?.. – прошептал Мерик. Голос уже едва слушался его, и даже Нити, казалось, вот-вот истончатся до невидимости. Ноэль понимала, что ему понадобится время на восстановление – тела, разума, сердца. Он ведь почти разрушился.

– Ее забрали марстокийцы, – ответила Ноэль, замедляя шаг. Они подошли к скользкому булыжнику третьего пирса. Повсюду была кровь: на камнях, на деревянном настиле. Жуткие лужи крови.

Ноэль отпустила Мерика. Он пошатнулся, но устоял, только наклонился вперед и уперся руками в колени. Ноэль достала Камень Нити.

Он не светился.

Она вздохнула, краем сознания удивившись, что вздох причинил боль где-то под ребрами. Возможно, это нормально, если разбивается сердце.

Раз камень не светился, значит, Сафи была цела и в безопасности. Но это также значило, что Ноэль не может ее найти. Где могла быть ее сестра и возможно ли ее вернуть – оставалось гадать. Ноэль знала наверняка только то, что Сафи забрали марстокийцы.

Вздохнув, она убрала камень обратно за пазуху, и он глухо стукнулся о грудную клетку. Затем Ноэль снова повернулась к Мерику и сказала:

– Вам нужен целитель, ваше высочество.

Она тут же пожалела, что произнесла это, потому что Мерик первым делом спохватился:

– А тетя?..

Желание солгать в ответ было почти непреодолимым. Солгать – не только Мерику, но и себе. Еще хотелось сказать: «Я не виновата! Разрушенный набросился на нее, но вы тоже начали разрушаться, и мне пришлось сделать выбор… Я не виновата, что вы разрушались, что Куллен разрушился, что налетели аспиды. Это все не я. Это не моя вина. Не моя!..»

Только это тоже было неправдой. Ноэль знала, что вина – ее.

Что ей теперь с этим жить.

– На Иврену напал Разрушенный, – произнесла Ноэль бесцветным чужим голосом. – Я не знаю, удалось ей выжить или нет. Я искала ее, но нигде в городе ее нет.

У Мерика подкосились ноги; Ноэль попыталась его подхватить, но не успела. Онемение замедляло все рефлексы. Или просто растущая ненависть к себе не позволяла отвлекаться на других.

Лишь когда Мерика начало выворачивать на мокрую мостовую, и рвота смешалась с кровью, по-прежнему сочившейся из его ран, вот тогда в грудь Ноэль словно вонзили ледоруб.

И лед дал трещину.

Она опустилась на корточки рядом с Мериком и зарыдала. Второй раз за целую жизнь Ноэль де Миденци расплакалась. Сколько же она убила людей за один день? Пусть не умышленно, пусть не своими руками, но это едва ли облегчало ужас. И то, что она спасла жизнь Мерику, ужас только усугубляло. Потому что из-за этого она потеряла сестру и из-за этого навсегда изменилась сама, разорвав Нити принца. Причем это оказалось так просто! Все, как говорила ведьма-Кукловод. Просто берешь Нити уверенно, наматываешь на руку… а затем… затем их обрываешь, зубами, и это не сложнее, чем разгрызть конфету.