Остров - Робер Мерль

Мэсон смотрел на Парсела и не решался заговорить. Его преследовало воспоминание о тех десяти минутах, что он провел у себя в каюте после убийства Джимми. Вот он стоит перед столом, держа за крышку раскрытый ящик с пистолетами. И смотрит в иллюминатор, ничего не видя, без единой мысли в голове. Вдруг крышка выскользнула у него из рук, ящик упал с резким стуком, он вздрогнул и, опустив глаза, увидел пистолеты… Джимми умер… Тогда все померкло перед ним, он остался один во мраке, ледяная вода сомкнулась над его головой. Он задыхался…

Смэджа грызло нетерпение. Он с первого взгляда увидел, что Ивоа нет среди женщин. Должно быть, бродит в чаще вокруг хижины с ружьем в руках, бесшумно скользя в кустах, как змея, и бог ведает, не вздумается ли ей, когда он выйдет в палисадник, всадить ему пулю в спину, просто так, ни за что ни про что, лишь бы опередить его. Он беспокойно заерзал на табуретке, поймал взгляд Маклеода и шепнул:

— Пошли?

Маклеод указал на Мэсона подбородком и сморщил лицо. Приходилось ждать. Старик стоит на якоре, спустив паруса. Сразу видать, не хватит у него духу снова начать судилище. Да и весь этот дурацкий суд, его затея — чистое паскудство! А теперь поди знай, что эти проклятые дикарки вбили себе в голову, ради чего они торчат здесь и таращатся на них, открыв все свои люки, и притом не говорят ни слова!

— Пойдем отсюда, — сказал Маклеод.

И встал так резко, что табуретка с грохотом опрокинулась. Парсел вздрогнул, вскочил на ноги и медленно, с трудом, как будто у него болела шея, повернул голову вправо и, мигая, поглядел на Маклеода. Затем так же медленно повернулся влево; глаза его скользнули по Смэджу, немного задержались на группе женщин и наконец остановились на Мэсоне.

— Чего ж вы ждете! — закричал он с внезапной яростью. — Расстреливайте меня!

Маклеод поднял табуретку и уселся. Мэсон побагровел.

— Мы надеемся, мистер Парсел, — сказал он довольно спокойно, — что убийство Бэкера изменило вашу позицию.

— Какую позицию?

Никто не ответил.

— Я буду откровенен, мистер Парсел, — сказал Мэсон, опуская глаза. — У нас имеются против вас только подозрения. Но, — он поднял руку, — ваш отказ присоединиться к нам и сражаться против общего врага укрепляет эти подозрения, более того, превращает их в доказательства.

Он опустил руку на колени.

— Однако совершенно ясно, что, если после убийства Бэкера вы изменили вашу позицию, у нас не будет оснований вас подозревать.

— Иначе говоря, — возмущенно воскликнул Парсел, — либо я сражаюсь вместе с вами, либо вы объявляете меня виновным. Так вот оно, ваше представление о справедливости! Но это шантаж! Чистой воды шантаж! Теперь я понимаю, зачем вы затеяли этот суд. Только затем, чтобы заполучить еще одно ружье.

— Мистер Парсел, — заговорил Мэсон, оживляясь, — вы говорите «шантаж». Если мое поведение и можно назвать таким образом, то подобный шантаж не отягощает мою совесть. Я несу ответственность за британцев, которые находятся на острове. Мы ведем войну, мистер Парсел, и я хочу ее выиграть. По-видимому, теперь тут осталось всего трое черных: Меани, Тетаити и Тими. Нас же четверо, считая с вами.

Он сделал паузу, сжал свое ружье двумя руками и заключил с силой:

— Ваше участие в битве на нашей стороне может быть решающим.

Он продолжал.

— Если, напротив, вы отказываете нам в вашей помощи, если исключаете себя из нашего сообщества…

— Я становлюсь виновным! — воскликнул Парсел с едкой иронией.

— Мистер Парсел, ваш сарказм меня не смущает. Я уверен, что выполняю свой долг. Мы все трое рискуем жизнью. Если вы не хотите нам помочь, мы причислим вас к своим врагам и будем обращаться с вами как с врагом.

Парсел засунул руки в карманы, прошелся по комнатке, и возмущение его улеглось. С первого взгляда ясно, что все это просто бессмыслица. Вчера Мэсон просил своего помощника быть крестным отцом его сына. А сегодня он готов его расстрелять. Но со вчерашнего дня на острове произошла существенная перемена: черные стали опасностью, которой нельзя пренебрегать. Они нашли ружья. «Страх, — подумал Парсел. — Страх. Даже храбрые люди становятся кровожадными, когда ими овладевает страх».

— Но и не прибегая к оружию, я могу быть вам полезен, — сказал он, повернувшись к Мэсону. — Вчера собрание поручило мне начать переговоры с таитянами. Я собираюсь встретиться с ними и попробовать восстановить мир.

— Мир! — вскричал Мэсон. — Положительно у вас мозги устроены не так, как у всех! Вы хотите, чтобы мы жили в мире с негодяями, убившими пятерых наших товарищей!

— Совершенно верно, — с горечью сказал Парсел. — Пятеро наших и трое ихних — не пора ли остановиться?

Маклеод пожал плечами.

— Узнаю вас, Парсел, у вас только одно на уме: вечно библия, вечно Иисус! Вы не видите дальше своего носа. Надо только чуточку помолиться — и черные тотчас побелеют. Помолиться еще маленько — и у них отрастут крылышки. А дальше при попутном ветре, так узлов на десять, они, глядишь, сразу попадут в рай! А я скажу вам, Парсел, меня от этих парней воротит. Трусы, предатели и все такое прочее… Никакого от них толку, хуже, чем животные, если хотите знать мое мнение. Да пускай эти обезьяны подпишут мирный договор кровью собственной матери и на глазах у самого Иисуса Христа в качестве свидетеля, и то я им не поверю! Рано или поздно все начнется снова. Вот я и говорю: не желаю я всю жизнь трястись со страху на этом острове! Нет! Уж лучше сразу отдать концы, и будь оно все проклято!

— Мы отвлеклись! — заметил Мэсон. — Мистер Парсел, я жду ответа на свой вопрос.

Парсел подошел к столу, повернулся кругом, поглядел на женщин и быстро сказал им по-таитянски:

— Они решили меня убить за то, что я не хочу брать ружья.

— Мы не позволим, — сказала Омаата.

— Даже та, что стоит последней слева?

— Даже та, — отозвалась Тумата. Парсел улыбнулся ей. Он не хотел ее называть по имени перед Смэджем.

— Даже красивая непокорная кобылица?

— Даже она, — сказала Ороа.

— О чем вы с ними болтаете? — закричал Мэсон сердито.

Парсел оглядел его с головы до ног и сухо бросил через плечо:

— Я у себя дома.

Опустив глаза, он снова принялся ходить по комнате. Сделать вид, что уступает? Взять ружье и при первом же удобном случае скрыться в чаще? Нет, нельзя идти ни на какие уступки. Не надо даже показывать виду, что он колеблется. Он глубоко вздохнул. Сердце глухо стучало у него в груди. И снова неприятный холодок пробежал по спине.

Он подошел к табуретке, небрежно поставил ногу на сиденье, оперся локтем о колено и засунул руку в карман. Он сам чувствовал, что эта развязность наиграна, нарочита, но в такой позе ему легче было сохранять хладнокровие.