Минная гавань - Юрий Александрович Баранов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он протянул к изголовью руку, сорвал плексигласовую рамку, в которой была фотокарточка, и сунул ее под тельняшку. Стефан перехватил вопрошающий взгляд Виктора и сказал откровенно:
— Знаешь, ты молодец, что тряхнул меня о шпангоут. Только не думай, что я такой пижон…
Виктор удивленно приподнялся на локте, будто не расслышал или не понял, что ему сказали. «Неужели он и вправду любит?» — промелькнула догадка. Мог бы и раньше догадаться — по тому, как переменился Стефан, повстречав свою мадонну.
От Стофкиного откровения в душе у Виктора словно все оборвалось — он вспомнил про Наташу. Сам того не понимая, Протопопов казнил Виктора за его грубую выходку, и старшина считал эту нечаянную месть справедливой.
— Кто знал, — растерянно говорил он, — ты в базовом клубе — светский лев. И вдруг…
— Это всегда вдруг… Мне казалось, что все женщины, без исключения, могут притворяться и обманывать. А чему было верить, если собственная мать на все мои письма — ни строчки в ответ. А я точно знаю — она их получила все до одного… Вот дурак! Все еще надеялся разжалобить ее… Решил, что все они такие… Потом это самое «вдруг»: глаза большие и печальные, как у мадонны, — Светкины глаза… Точно так же на меня когда-то глядела моя родная бабушка. Подумать страшно, сколько намучилась из-за меня… Бывало, двойку ли схвачу, подерусь ли с кем — она лишь глядит на меня, чуть не плача, да головой качает. Ну хоть бы отругала или подзатыльник дала… Самое обидное, что прощения теперь у нее не попросишь… Мне ли прощать? Меня бы простил кто… Дай такую возможность, я бы при всех на колени встал — что перед бабушкой, что перед Светкой… И валял же я иной раз дурака: мадонна ко мне всем сердцем, а я… Не верил, что из-за девушки можно голову потерять.
— Успокойся, — сказал Виктор, — теперь голова останется при тебе. Важнее, как вспомнят о нас.
— А, думай не думай… То, что мы сохраним, не важно, а как вспомнят о нас, мы все равно не узнаем. Витек, я страшно боюсь, что наступит страх перед неизбежным.
— И я тоже… — признался старшина, — только его не будет, пока мы все вместе.
— Добро, я от тебя ни на шаг не отойду, Витя…
Стефан разволновался, ему стало трудно дышать.
Все молчали. Хронометр будто отстукивал шаги: уходило время. Виктор понимал, что бесполезно пытаться отвлечь ребят от неизбежных тяжелых мыслей. Ребята прощались. Они в представлении Виктора приобретали как бы один голос, одно лицо, один характер, и он сам уже не отличал себя от других. А в голове шумело все сильней, глуше. Он не заметил, как в затухавшем сознании начало растворяться окружающее. Все куда-то плыло, текло, исчезало… И Виктор боялся шевельнуться, словно где-то внизу его подстерегал осьминог, ждавший лишь случая сдавить щупальцами. Это представление делалось настолько навязчивым, что старшина не мог от него избавиться. Тогда, поборов страх, он свесил руку и принялся осторожно шарить под койкой, пока его пальцы не коснулись омерзительно-влажной головы чудовища. Виктор тронул ее, но слизистое тело без труда скользнуло меж пальцев. Это вода… Она через все пройдет и все поглотит. Виктору показалось, что никого уже рядом нет…
Напрягая остаток сил, старшина перевалился через край койки и упал вниз. Вода на какое-то мгновение взбодрила его. Вновь появилась способность понимать, где он и что с ним происходит. Выплюнув воду и откашлявшись, старшина стоял посреди отсека, держась руками за койки. Над самой головой два плафона, как затухающий свет костра, изливали нервное мерцание. По воде расходились оранжево-синие узоры масла. Отсек напоминал порожнюю бочку из-под мазута, наполовину заполненную водой. Никто не мог из нее выбраться. Она была слишком большой и перемещалась в пространстве со скоростью три — пять узлов.
Канаков тоже сполз со своей койки. Он привалился к старшине, и Виктор обнял его.
— Что, Витя… — впервые назвал он старшину по имени. — «Прощайте, товарищи… все по местам…»?
— Захотелось красиво умереть?.. Нет, Миша… — Старшина выдавил из себя улыбку. — Мы будем жить столько, сколько сможем. Жить!
Старшина приподнял Стофку за плечи и сказал ему тем привычно озабоченным голосом, каким спрашивал по субботам, готовы ли к увольнению на берег:
— Вставай, слушай приказ…
Грязные, в мокрых робах, матросы стали плечом к плечу. Виктор поглядел на их измученные лица и подивился, увидав в глазах ребят решительность и силу. Показалось, что теперь людей в строю не приказ держит, а то кровное, что каждому из них досталось от отца, деда, прадеда, от родной земли, за которую готовы сражаться и умереть. Полувалов хотел сказать что-нибудь теплое, но, испугавшись собственной мягкости, попытался взять прежний суховатый тон.
— Минут через десять уже нечем будет дышать. Если каждый из нас наденет свой кислородный аппарат… спокойно будет лежать на койке… продержится лишний час, ну, полтора. А кто хочет, может еще раз попытаться заделать пробоину. Тогда расход кислорода повысится… время сократится наполовину… Это все, что мы можем… Но вода перестанет прибывать — плавучесть лодки сохранится. Честное слово, если весь экипаж выстоит, будем и мы живы.
Старшина ждал. Но никто не торопился выйти вперед. Это слишком тяжелый шаг, и здесь, в тесном отсеке, для него оставалось мало места. Взглянув друг на друга, ребята вынули из нашивных карманчиков тельняшек свои комсомольские билеты и передали их старшине.
Канаков стал подбирать необходимый для работы под водой инструмент. Протопопов принялся налаживать кислородные аппараты.
Когда все было готово, Стефан сказал:
— Мне бы парочку писем написать: одно в Челябинск, а другое… — и грустно улыбнулся. — Как, старшина?
— Это можно. Даю всем пять минут.
Вырвав из вахтенного журнала чистые страницы, ребята разбрелись по углам.
Ровно через пять минут Стефан подал Виктору два сложенных треугольником листка. Михаил протянул один треугольник, не забыв пояснить, что это сугубо личное,
