Последняя черта (СИ) - Савченко Лена

— ...есть одна идея, — всё же предупредил он прежде, чем поцеловать её уже почти настойчиво, но ещё пока не требовательно.

Понимал — любое требование превратит наслаждение в насилие, но в глубине души не мог ей позволять и дальше оставаться недосягаемой. Она призналась тоже. Она всё чаще случайно касалась, а потом смущалась, розовела. Она уже приезжала одна, не ради компании, а ради него самого. Долгоиграющий план оказался удивительно действенным, и закапывать первые ростки чувства было бы кощунственно. Да и сейчас Таша тоже смутилась, проваливаясь душой в бездонную пропасть. Будто бы вздрогнула, робко ответила, неуверенно потянулась, даже коснулась рукой не идеально бритой щеки. Полыхнуло воспоминание, но тут же оказалось силой загнанно подальше. Она внутреннее металась от образа сильных рук до самого отвратительного кошмара и никак не могла определиться чему поверить.

Дикий целовал осторожно, но девушка всё равно ощущала еле заметное, понятное давление. Он сдержал обещание —чувства ни к чему не обязывали долгое время, просто были, жили бок о бок вместе со страхом.

—Ты же... Ты же меня не используешь? —Таша подняла на него испуганный взгляд, сглотнув. Дикому она верила уже долгое время, не боялась, но какая-то часть всё равно желала в этом убедиться.

Дикий нахмурился, стал серьёзнее.

— Тебе не нравится? Я не знаю, как можно кого-то этим... использовать, — признался он. — Обычно это процесс, приятный для всех. По-другому нельзя. А я не насильник.

Забил бы до смерти того придурка, который это с Ташей сотворил. Этими же сильными руками. Но она молодец, она и сама справилась.

— Детка, не веришь — можешь принести сюда нож, — он криво усмехнулся. — А лучше огнестрел. Пристрелишь, если буду недостаточно ласков.

Хер знает, откуда вырвалось это «детка», но сидело вглуби уже давно. Сегодня всё обнажалось — и чувства, и мысли, и самые потаённые страхи. И Дикий знал, на что шёл.

— Не говори больше так, — в серых глазах мелькнуло нечто вроде ужаса, —Про нож. Никогда.

Таше хотелось сейчас вздрогнуть уже по настоящему и то ли отшатнуться, то ли прижаться к Дикому. В любом случае почувствовать себя в безопасности. Даже это обращение —вроде нежное, приторное, приятное на слух, фразы не сгладило.

— Прости, — пробасил Дикий. — Дурак.

Как-то и не подумал о том, что упоминание ножа может Ташу испугать.

— Я не могу сказать, что мне нравится, — Но всё же она была вынуждена признать: помимо плохого наружу проявились и другие ощущения. Вот они уже были довольно приятными, тянущими сладко и томительно. По новому. — Но я определённо сейчас этого хочу.

Дикий фразу до конца так и не понял, однако решил, что эту фразу можно считать согласием.

Видя вспыхнувшее желание в глазах напротив Таша боялась, что действует по привычке страха, плотно засевшему. Но с другой стороны понимала, что по другому просто не было и различать где её собственные желания, а где —вбитые тяжёлой рукой устои, просто не реально. Дикий поцеловал снова, уже напористее, с твёрдым желанием вытащить настоящую Ташу из брони страха и неловкости. И Таша подалась, хоть и можно было ощутить как напрягается ее тело. Пока целовал — подтащил ближе за талию, положил грубые ладони на её груди, прижал прямо сквозь одежду, легонько сдавил пальцами. Не удержался, затем коснулся губами носа, улыбнулся ободряюще и потянул вверх ткань толстовки, призывая её снять.

— Стой! — Таша сдавленно пискнула, вцепилась Дикому в запястья и теперь тяжело дышала, опустив взгляд. До последнего надеялась, что сможет, но показать свои руки ему именно сейчас —оказалось совершенно не посильной задачей. Она слушала его участившиеся, шумное дыхание, немного боялась, но по настоящему таяла и всё же оголить руки не могла. И даже не потому что в неё когда то плотно заложили мысль об их отвратительном виде, а потому что она действительно так считала, даже не стараясь принять эту часть себя.

—  Не надо. Пусть... Пусть останется?

— Чего там? — послушно остановился Дикий, уже подготовивший себя морально ранее. — Стесняешься чего? Не надо. Ты прекрасна. Что бы там ни было.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Даже мысль о том, что это может быть иначе, казалась ему противной. Он и правда восхищался ею всей, желал её всю, заботился и волновался о каждой клеточке её тела. Не могло быть у Таши ничего такого, что не нравилось бы ему; её не тронуло моральное уродство, так ненавидимое им в окружающих.

— Расслабься, слышишь? Я не обидеть тебя хочу.

Дикий щекотал её шею тёплым дыханием и колючей щекой, целовал за ушком, пока, вопреки попытке остановить, его руки медленно продолжали приподнимать ткань. Если она сейчас дёрнется, всхлипнет — он, наверное, встанет, шумно вздохнёт и выйдет из комнаты... подальше. Может быть, даже не притронется к ней больше и пальцем. Но, похоже, никогда уже её не забудет. Оголялся тонкий стан, худая талия, видные ребра. Подрагивая, стараясь не жмуриться, Таша вытянулась, позволяя стащить с себя толстовку и осталась в одном лифчике и джинсах. Хотела тут же сделать хоть что-то —утянуть его в поцелуй, просто прижаться, но застыла, не зная куда спрятаться. Предплечья —ожогами, ненавистными и страшными, а поверх рубцы заживших шрамов. Только всего несколько относительно новых следов.

Она стушевалась, точно нерадивый птенец, оголившая свой позор впервые в такой степени перед кем-то, кроме Алисы. Таше нравилось своё тело —даже небольшая грудь устраивала. Нравилась талия и то, какой пластичной она может быть, нравились ноги, но руки... Руки она прятала не столько от других, сколько от себя.

Дикий смотрел на неё внимательно, пристально. Крепко взял за руку, где виднелись свежие следы, поцеловал, спрятал шрамы в кольцо своих ладоней и проговорил хмуро и строго:

— Не делай так, — хотя в голосе звучала чистая горечь. — Не надо. Незачем. Ты этого не заслуживаешь.

Подумал немного, сгрёб её в объятия совсем без пошлости, укрывая всю, вместе с ожогами, в своих руках — и она вся, маленькая, спряталась за его лапами, уместилась на его груди.

— Не стану. Не хочешь — не стану, — шёпотом напомнил Дикий. В клетке рёбер что-то билось, просилось на волю. — Совсем трясёшься, детка... Всё в порядке. Боли не будет. Совсем. Не бу-дет, — повторил по слогам, вздохнул нервно, проглотил противный ком в горле. Хочет, чтобы ей стало легче — должен попытаться довести до конца. — Я хочу сделать тебе приятно. Тебе, слышишь? А мне, только если сама захочешь.

Ему было бы наградой услышать от Таши стон удовольствия. Лучше любого другого секса, кроме, разве что, её собственной инициативы — а это вряд ли ожидало его в ближайшем времени. Ничего... он терпеливый. Будет терпеть столько, сколько потребуется, а то и вовсе перебьётся, лишь бы с ней всё было хорошо. Её счастье вдруг оказалось важнее его собственного.

— Я не делаю, —пробормотала Таша, —Давно уже... Сейчас всё лучше.

Девушка сжалась, слушая своё собственное сердцебиение — оно отдавалось в ушах. Слушала его —гулкое, взволнованное и ей было хорошо. До ужаса хорошо просто, стыдно, отвратительно и одновременно хорошо. Чувства путались, мешались между собой.

— Дикий, я хочу, —Таша выбралась из его объятий, смотрела уже совсем доверчиво, но при том даже не пыталась прятать легко шуршащий страх. Белой рубашкой он скользил с тела и мягко опускался на пол где-то там, в подсознании. Ей внезапно ужасно захотелось понять что в этом такого. Почему все, кого она знала, так загадочно улыбаются, когда спрашиваешь про секс? Подозревала, что он может быть и не так отвратителен, как случался у неё.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я тебе верю, — наконец выдохнула Таша.

Дикий улыбнулся также довольно и загадочно, как те, кто говорили Таше про секс.

— Хорошо, детка, — мягко сказал он.

Осторожно, но быстро опустил Ташу на спину, пока не передумала, и накрыл губы поцелуем. Нащупал застёжку лифчика, мучался долго, и всё же справился. Уже не через ткань, а по-настоящему ласкал грудь, сначала грубоватыми пальцами, потом губами. Расстёгивал джинсы — это уже было куда проще — целовал живот. Всю бы её расцеловал, но надеялся, что ещё будет время.