Ксеноугроза: Омнибус - Питер Фехервари

— Это была одна из синхронных, взаимозависимых целей, — пояснил космодесантник. — Каждая из них способствовала достижению иной. Как революция ускорила твое пробуждение, так и твое присутствие разожгло революцию, а всё вместе послужило просвещению ещё одной значимой фигуры — Зоркого Взгляда.

— Нет, — потряс головой Мордайн, устрашенный грандиозностью замыслов великана. — Я не верю в это. Ты просто не мог устроить подобное. Здесь слишком много переменных, слишком высока вероятность того, что случай разрушит всё.

— Твой узник ждет, — объявил Калавера. — Разве не так?

Ганиил неуверенно открыл дверь в камеру. Помещение оказалось пустым.

— Нити судьбы изгибаются, расплетаются и порой рвутся на ветрах Хаоса, — произнес древний воин. — Ты прав в том, что нет ничего определенного, но для того, кто способен видеть, существует немало весьма возможного.

— Ты знал… — поразился Мордайн. — Ты знал, что сегодня я пойду против тебя.

— Я ничего не знал, но предполагал многое.

«И видел вероятности, которые можно увидеть», — подумал дознаватель, но усомнился, что это была подсказка его собственной интуиции.

Ещё через какое-то время Ганиил спросил про ксеноса.

— Он продолжает свое путешествие, — сказал Калавера.

Дознаватель не стал уточнять, как или куда отправился чужак. Ответ мог оказаться вполне прозаическим, или любым другим. Вместо этого Мордайн задал вопрос, действительно имевший значение:

— Это действительно был о’Шова?

— Доверишься ли ты моему ответу? — спросил в свою очередь космодесантник.

— А чего ты добьешься, солгав?

— А чего ты добьешься, узнав правду, в которой не сможешь убедиться? — парировал древний.

Ганиил закрыл глаза, пытаясь вырваться из этой связавшей его ритуальной игры в кошки-мышки. Спасение он нашел в прагматизме:

— Что будет дальше?

— Управление этим транспортом весьма примитивно, — с милосердной прямотой произнес Калавера. — Ты овладеешь им без труда.

— Ради чего? — безразлично, непонимающе спросил Мордайн.

— Ты продолжишь странствие в улей Яков, где карательный отряд конклава ждет твоих распоряжений, дознаватель.

— Моих распоряжений? — никаких эмоций, никакой заинтересованности. — Мне представлялось, что конклав обвинил меня…

Замолчав, Ганиил подавил вспышку гнева.

— Так это была ещё одна ложь, верно? Меня никогда не подозревали в убийстве гроссмейстера.

— Именно так. Ты «перешел на нелегальное положение, чтобы выманить его врагов».

— Ты прикрывал меня с самого начала, — ровно произнес Мордайн. — Никакой охоты не было.

— Только твоя собственная, — поправил космодесантник. — Охота, где ты раскрыл заговор ксеносов, спланированный в самом сердце Империи Тау. Отличная работа. Я предполагаю, что тебя повысят до инквизиторского чина в течение двух лет.

— И у тебя на доске снова появится кардинал, — Ганиил открыл глаза и посмотрел на воина с отстраненной враждебностью. — Что, если я поменяю сторону, Калавера?

— Не поменяешь. Здравый смысл подскажет тебе сохранить прежнюю верность.

— Ты ждешь, что я поверю, будто у тебя благие намерения?

— Жду, что ты поймешь — я предлагаю наименьшее из зол.

Великан наклонил голову, возможно, с искренним уважением. Затем он развернулся и пошел к выходу из вагона.

— Куда ты идешь? — крикнул вслед дознаватель, ощутив укол странного ужаса при мысли о том, что мучитель оставит его.

«Мучитель или учитель?»

— Продолжать войну, Ганиил Мордайн, — космодесантник распахнул дверь, пробудив метель снаружи. — Не задерживайся надолго в Призрачных Землях, — предупредил он. — Здесь опасно.

Гигант шагнул в выбеленную ярость бури, превратился в тень, а затем исчез окончательно.

«Все дороги ведут к гибели, но в конце очень немногих может оказаться Свет».

Это была очередная блуждающая мысль из беспокойных остатков разума, укоренившихся в голове дознавателя, но следующий порыв принадлежал только ему.

— О’Шова, — закричал он в белую тьму и ветер, — где бы ты ни был, ксенос, пусть Бог-Император сохранит тебя!

Тускло улыбнувшись собственной ереси, Ганиил Мордайн повернулся спиной к пустоте и отправился на поиски своего убийственного, неопровержимого света.

Джо Паррино

Терпеливый охотник

Кайон избран. Приказ отдан. Охота началась.

Сверкнула молния. Внизу бушевали пожары, пожирая заводы планеты. Хальфус горел. В небесах бушевали бури, поднятые при посадке десантными кораблями.

Империя Тау пришла освободить этот мир, этот самозваный оплот марсианского жречества.

Они пришли освободить его и изгнать слепой догматизм, навязываемый далёким сердцем Империума. Выбор был прост: жить свободными в гармонии с Высшим Благом или умереть.

Люди, потерянные и ослеплённые невежеством, скованные древними и нелепыми традициями, отвергли тау’ва. Встретили выстрелами слова. Криками заглушили предложения мира. Ответили молчанием на призывы к диалогу.

Жречество Марса, как называли себя гуэ’ла, встретило тау’ва насилием, выкрикивая молитвы. Посланников тау казнили, даже не дав им сказать ни слова. Вместо ответа Империя получила назад лишь изуродованные тела. Были предъявлены обвинения в разжигании мятежа, и тау, чей разум уже был устремлён к этой цели, к этой планете, ответили на них с тяжёлым сердцем. Индустриальный мир будет приведён к покорности Империи Тау, его кузницы будут перестроены, а люди освобождены в соответствие с тау’ва.

Но Шас’врэ Фал’шиа Бас’рех Валэль думал не об этом. В его голове всё ещё звенели слова. Приказы, отданные самим шас’о без изысков и предисловий. Простые приказы.

— Охоться, — сказал ему командир. — Покажи гуэ’ла, чего стоит отвергнуть Высшее Благо.

Врэ’валэль кивнул, признавая свою роль и место в великой борьбе. Отданные им приказы были так же просты.

И теперь он шёл через развалины города людей. При виде шас’врэ команды воинов огня уважительно склоняли головы, а в глазах их сверкало что-то близкое к благоговению. Он не обращал внимания.

Шас’врэ прошёл мимо команды «Залпов», что притаились за осыпающимися кирпичными стенами здания гуэ’ла. Они прекратили стрелять из рельсовых винтовок и в знак уважения опустили орудия.

Им, своим собратьям, Врэ’валэль сказал тихие слова ободрения.

А затем он ушёл, скрылся в густом сумраке неосвещаемых городских улиц.

Таласка Йонс вглядывалась в тёмную халфусийскую ночь из недр «Несокрушимого железа», но не видела ничего сквозь дым, пламя и пепел. Даже сеносоры — ауспики «Леман Русса» мало что могли разобрать, хотя работали на пределе. Они проехали под огромной аркой в форме половины шестерни — священного для механикус символа. Она быстро сложила на груди знамение шестерёнки.

Если бы Таласка Йонс была полностью человеком, то могла бы выругаться, но она стала иной более двадцати лет назад. Механикус — да восславятся они! — удалили части её мозга и тела и заменили надёжными машинами. Поэтому Таласка Йонс лишь прошептала молитву Омниссии и благословенному духу «Несокрушимого железа».

Булькающий голос командира танка, Энри Харнольда, донёсся до неё на машинном канте. Он был подчёркнут указателями вежливости, но суть была выразительной и суровой.

— Видно что-нибудь?

— Почтенный сэр, я не вижу ничего, — ответила Таласка Йонс, дополнив сообщение решимостью и дисциплиной.

Харнольд удовлетворённо кивнул. Это был странно человеческий жест для того, кто потерял почти шестьдесят процентов плоти.

— Хорошо, — прошептал командир танка. Они были далеко в тылу, вдали от ксеносов, но осторожность никогда не бывает лишней.

Танк двинулся дальше.

Через две минуты он погиб. Первые потери. Первые жертвы.

Таласка Йонс, командир Харнольд — никто так и не понял, что их убило. Никто не увидел. Никто не услышал.

Только что они были живы, а в следующее мгновение остались лишь дымящиеся обломки.

В четырёхстах метрах справа по параллельной улице двигался Дельта-88В. Адепт Гурольф Прайс использовал сенсоры танка, пытаясь проникнуть сквозь окутавший его туман войны, загрязнений и производства. Атмосфера Хальфуса никогда не отличалась особой чистотой и стала только хуже после того, как прибыли ксеносы, а взбунтовавшиеся рабочие подожгли половину благословенных заводов.

Они как раз ехали мимо двух таких заводов — огромных и внушительных созданных по одному шаблону кирпичных зданий, на стенах которых догорали молитвенные знамёна. Ветер раздувал пламя.

Адепт Прайс выругался. Он воспользовался грубым языком, обрывками кода, мерзкими по самой сути. Это выдавало в адепте глубокое чувство тревоги, глубокое чувство эмоций и недостатка благословенной логики.