Избранные произведения - Александр Хьелланн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Абрахам предоставлял Крусе увлекаться собственным красноречием и лишь изредка отвечал два-три слова. Крусе вообще любил поговорить, особенно когда бывал в ударе, и многое из того, что он говорил, нравилось Абрахаму.
Но полностью согласиться с его взглядами Абрахам не мог. Ему всегда казался ненадежным этот маленький радикальный адвокат, которого еще со школьных лет он привык считать личностью полуопасной, полупрезираемой.
Прощаясь перед домом Стеффенсена, они договорились встретиться на рабочем собрании на фабрике, где за последнее время Абрахам стал пользоваться большим доверием.
Крусе пошел один, продолжая говорить сам с собою.
Абрахам вошел в маленькую комнату, где Грета сидела на обычном месте, за работой.
— Как ты бледна, Грета! Тебе не лучше?
— Да, спасибо, много лучше. Твое лекарство не очень-то вкусное, но, мне кажется, оно подкрепляет меня.
— Оно горькое, правда?
— О, это не так уж плохо! Иди сюда, садись!
— Нет, Грета, я чувствую, что тебе еще плохо.
— Ну, довольно об этом!
— О, я только хотел…
— Чего же ты хотел?
— О, если бы я рассказал тебе все, чего я хотел бы, Грета, говорить пришлось бы очень долго!
— Ну, расскажи все-таки! Хотя это будет и долго!
— Прежде всего я хотел бы иметь такую же верную и точную руку, какую в лучшее время своей практики имел мой отец; потом я хотел бы иметь волю и смелость: прежде всего смелость!
— А зачем?
— Этого я не могу рассказать…
— Но это же просто смешно! Никогда не слыхала более глупого желания! Ну, дальше! Еще какое-нибудь глупое желание? Ну, пожалуйста!
— Я хотел бы быть на пароходе…
— Один или с кем-нибудь?
— О нет! С очень многими: во-первых, со всеми рабочими нашей фабрики…
— А еще?
— Ну, потом, я хотел бы, чтобы со мной была ты…
— А кто еще?
— Твой отец…
— А кто еще?
— Мой отец…
— А кто еще?
— А тебе хотелось бы, чтобы был кто-нибудь еще, Грета?
— А тебе хотелось бы, чтобы был кто-нибудь еще, Абрахам?
— Не знаю…
— Ну вот, теперь ты говоришь неправду…
— Ну… мне хотелось бы, чтобы был еще один…
— Только один?
— Только один.
— Совсем, совсем малюсенький?
— Конечно, и тогда бы мы…
— А больше тебе никто не нужен?
— Нет, дорогая! Нам было бы так хорошо на таком огромном корабле! И мы отправились бы далеко-далеко!
— И особенно хорошо стало бы, если бы все утонули, за исключением нас двоих, или, вернее, нас троих? Правда, Абрахам?
— Ну, если ты знаешь лучше, чем я, так пусть будет так, как ты хочешь.
Так они болтали, когда вдруг раздался странный шум: это возвращался домой Стеффенсен. Дверь распахнулась настежь, и появился сперва сверток запачканного маслом холщового платья, затем ящик с инструментами и, наконец, сам Стеффенсен, красный до корней волос. Он засунул руки в карманы и, ни на кого не глядя, прошел мимо. Он был молчалив, как пушка, которая готова выстрелить.
Грета отложила работу и нашарила руку Абрахама.
— Отец, ты получил расчет?!
— Да! — прогремел первый выстрел. — Я получил расчет. Со мной обошлись совершенно бесцеремонно. Я, Стефан Стеффенсен, специально выписанный из Кристиании для монтажа их машин, в которых никто из них не разбирался, — я просто выброшен на улицу! Конечно, это в порядке вещей. Я ведь знаю участь простых рабочих и натуру кровопийц: лучшего и ожидать было нечего, Но одно меня проняло до самого сердца: знаешь ли ты, почему я получил расчет, Грета?
Он стал перед ними обоими и вдруг словно сообразил, кто такой Абрахам.
— Ах! Я забыл! Ведь у лас в гостях один из этих великих господ! Что вы скажете, высокоуважаемый? Спроси его, Грета. Ты можешь узнать от него, что случилось с твоим отцом.
— Я ничего не знаю об этом, Стеффенсен! Я даже не хочу думать, чтобы это было возможно! — отвечал Абрахам. Он побледнел, в нем вспыхнула злоба при мысли о том, что дирекция или его отец приняли это решение, не посоветовавшись с ним.
— Ах, вы не знаете? Ну так, черт вас подери, сейчас узнаете! Меня выгнали без законного предупреждения, не дали себе даже труда подыскать предлог! Мне просто сказали, что я уволен «за неблаговидное поведение». Слышали вы? Я уволен «за неблаговидное поведение»! — Стеффенсен покраснел. Глаза его налились кровью. — Только подумать! — воскликнул он. — Оказывается, мало того, что они владеют всем на земле и на небе, включая и эти проклятые машины, отбирающие у нас здоровье и силы, и что приходится все это терпеть. Нет, мало этого, — они еще требуют, чтобы их уважали! Кого уважать-то? Маркуссена, этого подлого борова, Левдала, этого…
— Тише, отец!
— Послушайте, Стеффенсен, — сказал Абрахам, вставая. — Я совершенно согласен с вами: дирекция поступила совершенно безответственно, и даю вам слово, что вы получите полное удовлетворение.
Эти слова сбили Стеффенсена с толку, но Грета радостно воскликнула:
— Ну вот видишь, отец! Иди же сюда и успокойся! Ты слышишь: управляющий все устроит.
Стеффенсен был склонен еще раз вспылить, но уверенный тон молодого человека произвел на него впечатление, и, когда Абрахам ушел, старик пробормотал:
— Может, и в самом деле в нем что-то есть…
— Ну вот видишь! — торжествующе воскликнула Грета. — А ты-то всегда твердил, что он такой же, как и остальные!
Стеффенсен посмотрел на нее и сказал:
— Ну, а если ты все-таки ошибаешься, Грета?!
— Ну, тогда уж мне лучше умереть… — ответила она тихо.
Абрахам шел в город твердыми шагами. Теперь будут сведены все счеты. Он не побоится выступить на заседании правления! Он открыто выскажется: он не желает, чтобы о фабрике, на которой он работает управляющим, говорили, что способных людей выгоняют на улицу за то, что на празднике они сказали несколько слов, которые не понравились вышестоящим.
Сперва предстояла борьба с отцом. Довольно проявлял он сыновней почтительности! Он потребует прав взрослого человека. Хотя отец его и замечательный во многих отношениях человек, невозможно все же отрицать, что жизнь среди коммерсантов немало изменила его.
Абрахам решил поговорить с ним открыто и честно, не горячась, и настоятельно потребовать, чтобы Стеффенсен остался на своем месте и получил удовлетворение.
По пути к дому Абрахам обдумывал предстоящий разговор с отцом. Когда он подошел к городу, речь его была уже готова. Она начиналась словами: «Отец! Я пришел потребовать своих прав взрослого человека!»
Профессора не было дома, и у Абрахама сразу мелькнуло подозрение, что отец был подготовлен к его приходу и хотел уклониться от первой вспышки. Они часто говорили о Стеффенсене, и профессор должен был знать, что все происшедшее не могло не оскорбить Абрахама.
Горничная сказала, что профессор наверху. Абрахам пошел вверх по лестнице. Это было хуже: ему придется объясняться в своих собственных комнатах, где, ради больной, нужно соблюдать полную тишину и где настроение праздничного покоя вокруг новорожденного несколько затрудняло употребление резких и жестких слов.
Но это не могло остановить его. Так нужно было. Он должен рано или поздно доказать им, что, когда это необходимо, у него найдутся и характер и сила воли!
В прихожей на столике лежали незнакомая шляпа и палка. Он мельком взглянул на них, но, не задумываясь, быстрыми шагами пошел в гостиную.
Отец вышел ему навстречу из спальни. Профессор протянул руки и хотел что-то сказать, но Абрахам начал сразу же мягко, но серьезно:
— Отец! Я пришел потребовать своих прав…
— Тише, тише! Ради бога, тише, мой мальчик! Не говори так громко! — прошептал профессор и потянул его в дальнюю комнату.
— Я буду спокоен, отец, и буду говорить тихо, но выслушать меня ты обязан!
— Да, да, дорогой Абрахам! Но в такую минуту…
— Я не могу дольше ждать, отец!
— Но Бентсен остался там один…
— Доктор? — Абрахам вдруг вспомнил незнакомую шляпу. — Что он там делает?
— Я хотел послать за тобой, но не знал, где ты…
— Боже мой! — воскликнул Абрахам. — Что здесь произошло? Заболела Клара?
— Нет, нет! Клара принимает все это спокойнее, чем можно было ожидать…
— Да что же случилось, отец? Скажи!
— Я думал, что девушка сказала тебе… Началось с того, что он почувствовал себя…
— Он?! Маленький Карстен? Отец! Отец! Что с ним? Судороги?
— Нет, мальчик мой, это не судороги… Вернее…
— Ты не уверен, отец? Пусти меня туда! Позволь мне взглянуть на него!
— Нет, нет! Успокойся! Я пойду сам. Возможно, что все это просто маленькая лихорадка…
— Иди туда! Иди, отец! Поторопись, пожалуйста! И вернись рассказать мне. Господи, неужели мы его потеряем!
