Таинственная река - Дэннис Лехэйн

Он был тогда Джимми из «Квартир» и сейчас он тоже был тем же Джимми из «Квартир», и все эти люди, которые стояли вдоль улицы, дожидаясь парадного шествия, — все они любили его. Они переживали за него, стараясь изо всех сил взять на себя хотя бы малую толику его печали. А что он мог дать им взамен? Интересно, что, в действительности, он мог дать им взамен за их любовь?

После того, как федералы, действующие в соответствии с Законом о борьбе с коррупцией и рекетом, ликвидировали несколько лет назад гангстерскую банду Луи Желло, кто отравлял своим присутствием жизнь в округе? Действительно, кто? Бобби О'Доннелл? Бобби О'Доннелл и Роуман Феллоу. Два поганых червяка, промышляющих торговлей наркотой, которые сейчас снова надумали заняться рекетом, причем самым безжалостным, похлеще самого Шейлока [34]. До Джимми доходила молва о том, как эти ублюдки провернули дело против банд вьетнамцев, действующих в районе Римского пруда, поначалу запретив им применение физического воздействия, а затем лишив их территории; под конец они устроили в честь этого праздничный фейерверк, спалив дотла цветочный магазин Конни в назидание тем, кто откажется им платить.

Ты никогда не действовал подобным образом. Ты делал свои дела, вел свой бизнес вдали от родных мест; ты никогда не использовал своих соседей в качестве средства для добывания денег. Ты следил за тем, чтобы твои соседи были чистыми перед законом, чтобы им ничто не угрожало, а они, в благодарность за это, прикрывали тебе спину и были твоими ушами, улавливающими малейший шорох приближающейся опасности. И если вдруг их благодарность выражалась в виде конверта, пирога или автомобиля, то это было их добровольное решение отблагодарить тебя за то, что ты обеспечивал их безопасность.

Вот так ты жил в своей среде. В атмосфере великодушия и благожелательства. Одним глазом ты следил за их интересами, другим глазом — за собственными. Ты не позволял Бобби О'Доннеллу и его косоглазым приспешникам считать, что они здесь хозяева и могут творить все, что захотят. Ведь они же думали о том, как бы поскорее и подальше убраться отсюда на своих ногах, дарованных им Господом.

Джимми, выйдя из комнаты, обнаружил, что в квартире никого нет. Дверь в конце прихожей была открыта, и до его слуха донесся голос Аннабет, раздававшийся из квартиры над ними, а также и голоса дочерей и топот ног — они гонялись по комнатам за котом Вэла. Он зашел в ванную, открыл душ; подождав пока вода нагреется, он вошел в кабину и подставил под струи лицо.

Единственной причиной, почему О'Доннелл и Фарроу никогда не пытались брать дань с магазина Джимми, были его близкие отношения с Сэваджами. И как всякий, у кого в голове есть хотя бы одна извилина, О'Доннелл боялся связываться с ними. Но если он и Роуман боялись Сэваджей, то, значит, они соответственно боялись и Джимми.

Они боялись его, Джимми из «Квартир». Потому что он и сам мог за себя постоять, да и мозгами Бог его не обделил. Сэваджи прикрывали ему спину, а в случае необходимости они предоставляли ему и физическую подмогу и защиту его домашних. Если бы объединить Джимми Маркуса с братьями Сэваджами для настоящих дел, то они могли бы….

Что?

Обеспечить соседям безопасную жизнь, как они того заслуживают и как это должно быть.

Подчинить себе весь этот проклятый город.

Стать его хозяевами.

— Пожалуйста, Джимми, не надо. Господи. Я хочу увидеть свою жену. Я хочу наконец начать жить своей жизнью. Джимми! Пожалуйста, не лишай меня этого. Посмотри на меня!

Джимми закрыл глаза и подставил голову под тугие горячие струи.

— Посмотри на меня!

Я смотрю на тебя, Дэйв. Я смотрю на тебя.

Джимми видел перед собой умоляющее лицо Дэйва; пузырьки слюны на его губах не сильно отличались от пузырьков слюны на нижней губе и подбородке Рея Харриса тринадцатью годами ранее.

— Посмотри на меня!

Я смотрю, Дэйв. Я смотрю. Ты никогда, должно быть, и не выбрался из той машины. Ты понимаешь это? Ты, должно быть, так и уехал в ней навсегда. Ты пришел сюда, в наш дом, но ты, по сути, был уже кем-то другим. Ты никогда так и не стал прежним, Дэйв, потому что они отравили тебя и этот яд только и ждал удобного случая, чтобы убить кого-нибудь.

— Я не убивал твою дочь, Джимми. Я не убивал Кейти. Нет. Нет. Нет.

Может быть, ты и не убивал, Дэйв. Теперь я знаю это наверняка. Теперь все выглядит так, что ты в действительности не причастен к этому. Копы использовали этот слабый шанс и взяли этих малолетних отморозков, и я в конечном счете допускаю, что ты не виновен в смерти Кейти.

— Ну так?

Но ты же убил кого-то, Дэйв. Ты убил кого-то. Селеста была права, говоря мне об этом. А к тому же, ты знаешь, каково быть ребенком, которого растлили и совратили.

— Нет, Джим. Может быть, ты расскажешь мне об этом?

Они сами становятся совратителями и растлителями. Рано или поздно, но становятся. Тот яд, который в тебе, должен выйти наружу, Дэйв. Возможно, это произойдет с твоим сыном.

— Только не вмешивай в это моего сына.

Хорошо. Тогда, это может случиться с кем-нибудь из его друзей. Но, Дэйв, рано или поздно, но ты должен был обнаружить свое истинное лицо.

— Так как же ты живешь с этим?

Раз уж ты влез в ту машину, Дэйв, тебе никогда уже не выбраться из нее. Вот как я живу с этим. Ты уже не наш. Ты понимаешь это? Все те, кто живет здесь по соседству, они образуют некое сообщество, группу людей, живущих в одном месте единой жизнью. А других просят не соваться и держаться на расстоянии.

Голос Дэйва, слышимый из струй воды, колотил Джимми по голове, как в барабан:

— Теперь я живу в тебе, Джимми. И ты не сможешь от меня избавиться.

Нет, Дэйв, я смогу.

Джимми выключил душ и вышел из кабины. Он вытер тело полотенцем и вычистил влажные распаренные ноздри. Что бы там ни было, душ хорошо «промывает мозги». Он протер запотевшее маленькое оконце в углу ванной комнаты и посмотрел сквозь него на аллею позади дома. День был таким ясным и светлым, что даже эта аллея казалась чистой и ухоженной. Господи, до чего же хороший день. Истинно воскресный день. Самый подходящий день для парада. Он вместе с женой и дочерьми выйдет на улицу, они будут держаться за руки и смотреть на марширующих, на оркестры, на проплывающие по воздуху шары и флаги, на политических деятелей, проходящих мимо них в ярких лучах солнца. Они будут есть горячие сосиски и сахарную вату; он купит девочкам Бакингемские флажки и футболки, украшенные городскими символами. И процесс выздоровления начнется под грохот барабанов, гром литавр, пение труб и веселые возгласы толпы. И он разом обнимет их всех, в этом он не сомневался, они будут стоять на тротуаре и праздновать годовщину основания места, в котором живут. А когда ближе к вечеру смерть Кейти омрачит их праздничное настроение и плечи их слегка сгорбятся при воспоминании о ней, у них впереди будут еще послеобеденные развлечения, которые хоть немного смягчат испытываемую ими горечь утраты. Это и будет началом выздоровления. Они все осознают это, ведь, по крайней мере в течение нескольких сегодняшних предвечерних часов, их ждет радость, а может быть, даже и удовольствие.

Он отошел от окна, плеснул себе на лицо теплой воды, а затем намылил щеки и горло кремом для бритья, когда он приступил к бритью, его неожиданно поразила мысль, что он — олицетворение зла. Не вселенского зла. При этой мысли ничего особенного не произошло, в его сердце не зазвучали колокола, раскачиваемые землетрясением. Просто эта мысль внезапно пришла ему в голову, и ощущение от нее было такое, словно неясные цепкие пальцы поглаживают его грудь.

Да, такой уж я есть.

Он посмотрел в зеркало и почти ничего не почувствовал. Он любил своих дочерей и он любил свою жену. А они любили его. Он чувствовал уверенность в них, абсолютную уверенность. Немногим мужчинам, немногим людям дано такое.

Он убил человека за преступление, которое этот человек вернее всего не совершал. Не будь этот поступок сам по себе плохим, он не слишком сожалел бы о содеянном. Давным-давно он убил другого человека. И оба тела он утопил, они исчезли в глубинах Таинственной реки. А ведь он искренне любил их обоих — Рея даже чуть больше, чем Дэйва, но он действительно любил их. И все-таки он их убил. Из принципа. Стоя на камне, возвышающемся над поверхностью реки, он наблюдал, как лицо Рея белеет и исчезает под водой, а глаза открыты и безжизненны. И все эти годы он не чувствовал за собой большой вины за это, хотя старался внушить себе обратное. Но то, что он считал виной, было в действительности страхом перед отягощенной или плохой кармой — он боялся того, что кто-то сделает с ним или с теми, кого он любит, то же самое. И смерть Кейти, как он предполагал, была исполнением этой плохой кармы. При внимательном рассмотрении это не что иное, как завершающее действо — Рей появляется из чрева жены и убивает Кейти безо всякой на то причины, если не считать кармы.