Звезды смотрят вниз - Арчибальд Джозеф Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Если бы германец напал на вашу мать, что бы вы сделали?
Артур сделал безнадежный жест и ничего не ответил.
Снова подергав себя за усы, Бэйтс повторил:
– Что бы вы сделали, если бы германец напал на вашу мать?
Артур закусил дрожащую губу:
– Как я могу объяснить свои мысли, отвечая на подобные вопросы? Может быть, в Германии спрашивают то же самое? Понимаете? Задают тот же вопрос о наших солдатах?
– Что бы вы предпочли – убить германца или дать ему убить вашу мать? – с пафосом настаивал Бэйтс.
Артур пал духом. Он ничего не ответил. И Бэйтс, по-детски торжествуя, оглянулся на своих соседей.
Наступило молчание. Все сидевшие за столом, видимо, ждали, что скажет Баррас. А Баррас, казалось, тоже ждал чего-то. Он отрывисто кашлянул, прочищая горло. Глаза у него блестели, на скулах выступил легкий румянец. Он неподвижно смотрел поверх головы Артура.
– Так вы отказываетесь признать необходимость этого великого народного движения, этой потрясающей мировой борьбы, которая требует жертв от всех нас?
Когда заговорил его отец, Артур снова почувствовал, что дрожит, и сознание своей слабости парализовало его. Он страстно хотел быть спокойным и смелым, решительным и красноречивым, – а вместо этого у него тряслись губы, и он способен был только пролепетать, заикаясь:
– Я не могу признать необходимостью то, что людей гонят гуртом резать друг друга, то, что во всей Европе морят голодом женщин и детей. В особенности когда никто, в сущности, не знает, для чего все это.
Краска выступила еще резче на лице Барраса:
– Эта война ведется для того, чтобы навсегда покончить с войнами.
– Это самое говорилось всегда, – воскликнул Артур зазвеневшим голосом, – и это самое будут твердить, чтобы заставить людей убивать друг друга, когда начнется следующая война!
Ремедж беспокойно заерзал на месте. Он взял перо, лежавшее перед ним, и начал тыкать им в стол. Он привык в трибунале к более решительным действиям, и затягивание допроса его раздражало.
– Прекратите эту канитель, – бросил он тихо и злобно, – и давайте ближе к делу.
Баррас, в прежнее время всегда презрительно отзывавшийся о Ремедже, не выказал никакого возмущения, когда тот перебил его. Он по-прежнему сохранял бесстрастие статуи и только барабанил пальцами по столу.
– Какова истинная причина вашего отказа вступить в армию?
– Я уже вам объяснял, – ответил Артур и быстро перевел дыхание.
– Боже праведный! – вмешался опять Ремедж. – О чем он толкует? К чему все эти выверты? Пускай говорит прямо или держит язык за зубами.
– Изложите свои мотивы, – сказал Артуру преподобный Лоу тоном покровительственной жалости.
– Я не могу сказать больше того, что я уже сказал, – возразил Артур, понижая голос. – Я протестую против того, чтобы несправедливо и напрасно жертвовали жизнью людей. Я не буду принимать в этом участия ни на войне, ни где-либо в другом месте. – Произнося эти слова, Артур не сводил глаз с отца.
– Господи боже мой! – вздохнул Ремедж. – Что за дикий образ мыслей!
Тут произошло замешательство. На хорах встала какая-то женщина, маленькая, деловитая, спокойная, – это была вдова Скорбящего, – и прокричала звучным голосом:
– Он совершенно прав, а вы все не правы. «Не убий» – вспомните эту заповедь, и войне завтра же наступит конец!
Сразу же поднялся рев, целая буря протестов. Несколько голосов завопило:
– Позор!
– Замолчите!
– Выведите ее!
Миссис Скорбящую окружили и, подталкивая к двери, выпроводили из зала.
Когда порядок был восстановлен, капитан Дуглас громко постучал по столу:
– Еще одно такое нарушение тишины, и я велю очистить зал!
Он повернулся к своим коллегам. При разборе каждого дела наступал момент, когда следовало собрать воедино разрозненные силы всей комиссии и быстро привести дело к надлежащему концу. А здесь оно явно зашло чересчур далеко. Дуглас слушал Артура с плохо скрытым презрением. Это был грубый невежда, выслужившийся из сержантов, толстокожий деспот с суровым лицом и типично казарменным складом ума. Обратившись к Артуру, он отрезал:
– С вашего позволения, подойдем к вопросу с другой стороны. Вы заявили, что не желаете воевать. А вы учли, чем это вам грозит?
Артур сильно побледнел, инстинктивно ощущая мрачную враждебность, как бы исходившую от Дугласа.
– Это не изменит моего решения.
– Так. Но вы ведь не хотите сидеть в тюрьме два или три года?
В зале мертвая тишина. Артур сознавал, что на нем сосредоточено внимание всей толпы. Он подумал: «Неужели все это происходит в самом деле? И это я стою здесь, в таком ужасном положении?»
Наконец он сказал устало:
– Сидеть в тюрьме мне так же хочется, как большинству солдат – сидеть в окопах.
Взгляд Дугласа стал еще жестче. Он сказал, повысив голос:
– Они идут туда, так как считают это своим долгом.
– Может быть, и я считаю своим долгом идти в тюрьму.
Слабый вздох пронесся в толпе на хорах. Дуглас сердито посмотрел туда, затем оглянулся на Барраса. Он пожал плечами и одновременно бросил бумаги на стол, как бы говоря: «К сожалению, это безнадежный субъект».
Баррас, выпрямившись, словно застыл в кресле. Он озабоченно провел рукой по лбу. Казалось, он прислушивается к тому разговору вполголоса, который вели между собой сидевшие за столом. Наконец он сказал сухо, официальным тоном:
– Я вижу, все вы разделяете мою точку зрения, – и поднял руку, призывая к молчанию.
Объявили минутный перерыв. После него, среди того же гробового молчания, Баррас, глядя поверх головы Артура, прочел приговор.
– «Трибунал, внимательно рассмотрев ваше дело, – начал он обычной формулой, – не нашел возможным освободить вас от военной службы».
Тотчас раздался взрыв аплодисментов, долгое и громкое «ура», и секретарь Раттер на этот раз не отдал распоряжения навести порядок. Какая-то женщина крикнула с хоров:
– Правильно, мистер Баррас! Правильно поступили, сэр!
Капитан Дуглас перегнулся через стол и протянул ему руку. Остальные члены трибунала сделали то же самое. Баррас всем по очереди пожал руки, торжественно, но несколько рассеянно. Он посмотрел на хоры, откуда ему рукоплескали и откуда прозвучали слова той женщины.
Артур все стоял посреди зала, с вытянувшимся, серым лицом, поникнув головой. Казалось, он ждал чего-то, что должно сейчас произойти. Он переживал мучительную реакцию. Как бы стремясь перехватить взгляд отца, он поднял голову. Дрожь пробежала по его телу. Он повернулся и вышел из зала.
В этот вечер Баррас вернулся домой поздно. В передней он натолкнулся на Артура, остановился и каким-то странным тоном, не то огорченным, не то смущенным, неожиданно сказал:
– Ты можешь, если тебе угодно, обжаловать приговор. Ты знаешь,
