Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особой заботой Нахимова была помощь раненым. Доктор Гюббенет вспоминал, как в госпиталях ему случалось видеть у раненых офицеров разного рода лакомства, иногда труднодоступные в осаждённом городе. На расспросы доктора ответ всегда был один: «Прислал Нахимов!» Когда весной 1855 года Тотлебен был ранен штуцерной пулей в бедро, Нахимов отправил ему подушки и варенье, каждый день справлялся о его самочувствии и присылал прекрасные крымские левкои. Своего раненого адъютанта Шкота он приказал перевезти на Северную сторону и передал на личное попечение Пирогова. Командира батареи лейтенанта Ф. Титова после ранения Нахимов взял к себе домой и сам ухаживал за ним, так что его квартира тоже превратилась в лазарет, «...при тяжком бремени должностных занятий, под самым градом бомб, герой наш находил время повиноваться благородным побуждениям своего нежного сердца!» — не уставал повторять Гюббенет345.
Помогал Нахимов и семьям раненых и убитых, для чего вместе с Г. И. Бутаковым создал комитет, в который поступали пожертвования. Практически всё своё жалованье — 2208 рублей серебром в год — он, по свидетельству адъютантов, раздавал нуждающимся.
«Сегодня, — писал великому князю Константину Николаевичу из Севастополя чиновник особых поручений Б. П. Мансуров, — я присутствовал [при том], как к вицеадмиралу Нахимову по его приказанию приводили жену матроса... Войцеха Сойки, молоденькую и, кажется, беременную женщину, которой бомба оторвала правую ногу; она благополучно выздоровела и уже ходит на костылях». Нахимов приказал перевести её мужа в Николаев, «собрал им до 80 руб[лей] сер[ебром] и сам напутствовал их наставлением и благословением в дорогу. Отрадно было видеть выражение глаз Войцеха Сойки и жены его, когда они прощались с Павлом Степановичем, оба они совершенно покойны насчёт своей участи»346.
Нахимов, как и Пирогов, считал, что ежедневно обстреливаемый город — не лучшее место для госпиталей, поэтому предлагал оставить в Севастополе лишь перевязочные пункты, а госпитали переводить по возможности в Николаев. Туда же он пытался эвакуировать и женщин, особенно по весне, когда сильные обстрелы возобновились.
Как случилось, что женщины и дети остались в городе? Кто-то из жительниц Севастополя не мог уехать из-за болезни детей, некоторые были на сносях, а кому-то и ехать было некуда. К тому же никто не был готов к печальному итогу сражения на Альме и стремительному отступлению армии в сентябре. Флаг-офицер Корнилова князь Барятинский вспоминал, как в день первой бомбардировки в центре города, на Екатерининской улице, услышал женские голоса — это были жёны адмиралов Новосильского и Панфилова. Дамы остановили князя, чтобы спросить совета: как им следует поступить, если начнётся штурм города, — спрятаться в подвале дома или остаться наверху? Князь затруднился с ответом и поскакал выполнять срочное поручение Корнилова.
Если жёны адмиралов оставались в городе, что уж говорить о жёнах матросов? Тех называли не иначе как «матроски удалые». Разлучаться с мужьями и сыновьями они отказывались наотрез, и никакие приказы на них не действовали. Нахимов отдавал распоряжения об их эвакуации в марте 1855 года и ещё раз в мае, потом махнул на них рукой и... приказал поставить жён моряков на довольствие; отныне им давали паёк и выплачивали по 15 копеек серебром на семейство. Для сравнения — один день содержания рядового обходился казне в 18 копеек.
Одной из первых пришла на помощь раненым знаменитая Дарья Севастопольская. В отличие от богатой английской аристократки Ф. Найтингейл она была бедной сиротой. Чтобы купить лошадь и телегу, девушка продала всё своё имущество, погрузила на телегу бочку с водой, нарезала чистых тряпок и поехала к раненым. После приезда Пирогова она помогала делать перевязки в госпитале. По окончании войны Дарья Михайлова была награждена медалью и получила деньги на приданое.
Как написал в донесении в Петербург чиновник Мансуров, «по непонятному упрямству и странной беспечности здешние жёны отказываются оставлять своих мужей и пепелища своих домов и так привыкли к бомбам и ракетам, что не помышляют об опасности»347. Вряд ли можно привыкнуть к обстрелам. Но для матросов и солдат много значили горячий домашний обед и чистая рубаха, да и просто вид родного лица.
Не только женщины, но и дети привыкали к войне. Игры у них были особые, севастопольские — в «бондировку». Одни мальчишки зарывались в грядки — это были французы; другие сидели в кустах, изображая союзный флот; третьи располагались у забора — это севастопольцы. Девочки тащили «раненых» на перевязочный пункт, где обвязывали тряпками и удерживали тех, кто сопротивлялся: «Ранен ты, Егорка, ранен!»
Случалось, метание камней друг в друга сопровождалось такими воплями, что разгневанные матери и квартальный надзиратель силой растаскивали нападавших, а потом секли ревущих «Регланов» и «Канроберов». Остряки добавляли, что «Меншиков» при этом кричал: «А меня за что? Я ничего не делал в Севастополе!»
Подростки, оставшиеся за старших, зарабатывали на войне. Был приказ собирать и приносить пули (их отливали из свинца). Платили по четыре рубля за пуд, так в иной день приносили до 120 пудов.
На один из пунктов, где их сдавали, каждый день приходил мальчик лет двенадцати с мешочком пуль.
— Где же ты их собираешь? — спросил его офицер.
— На Театральной, ваше благородие.
Эта площадь, простреливавшаяся неприятельскими штуцерами, была самым опасным местом в городе; её называли «долиной смерти» и старались обходить стороной. Выяснилось, что отца мальчика убили на бастионе, мать лежит больная, он среди братьев и сестёр самый старший, ни денег, ни хлеба в доме нет, вот он и нашёл способ кормить семью.
— Как думаете, четыре фунта будет? — спросил он офицера, взвешивая мешочек на ладони.
— Даже больше, — ответил офицер, забирая мешочек. — Вот тебе деньги, беги в лавку за хлебом и неси домой.
Конечно, оставались в городе и женщины, о которых священники говорили, что «их сам дьявол задержал», а офицеры именовали «всех цветов камелиями» или «травиатами». В записной книжке Нахимова есть и такая запись: «Девку выслать по этапу в деревню».
Но были и те, кто приезжал в Севастополь, оставляя в столицах комфорт, благополучие и покой, как сёстры милосердия Крестовоздвиженской общины. Их Меншиков тоже встречал неласково, спрашивал Пирогова, похихикивая, не придётся ли в госпиталях открывать отделение для сифилисных больных. С их приездом появились не болезни — смертельные исходы среди
