Плененная королева - Элисон Уэйр

Алиенора взяла себя в руки.

– И ты хочешь соединиться с ним там? – спросила она, аккуратно переводя разговор в гораздо менее опасное русло.

– Да, миледи, и поэтому вы должны походатайствовать за меня перед королем! – не отступала Констанция.

– Должна? – Брови Алиеноры взметнулись. – Я бы сказала, что тебе после недавних родов, когда ты едва оправилась, пускаться в путешествие было бы чистым безрассудством. Король принял очень благоразумное и обдуманное решение, оставив тебя здесь. Ты должна отдохнуть, дитя, а потом, когда погода улучшится, ты воссоединишься с мужем.

– Но, мадам!.. – возразила было Констанция, но Алиенора оборвала ее.

– И хватит об этом! – Королева упреждающе подняла руку.

Констанция бросила на нее раздраженный взгляд и подчинилась.

Генрих был с женой вежлив, хотя и холоден, Ричард – нарочито учтив с отцом и чрезмерно внимателен к матери, Иоанн всем своим поведением демонстрировал непослушание и дурное настроение. Рождество проходило в атмосфере враждебной и напряженной, что превращало священный праздник появления на свет Спасителя в пародию. Никакое разнообразие вин, мясных блюд, пряностей, отборных закусок и подарков не могло скрыть раскола в королевской семье, и как только наступила и прошла Двенадцатая ночь[79], Ричард помчался на юг в Пуатье. На следующий день, формально поцеловав Алиеноре руку и посмотрев хмурым, неодобрительным взглядом, король отправил ее назад в Винчестер.

Глава 62

Нормандия, 1185 год

Алиенора с радостью покинула пределы Англии. После сильного землетрясения, которое ощущалось и было слышно во всем королевстве и стало причиной обрушения собора в Линкольне, королева не чувствовала себя там в безопасности. Даже в стенах Винчестерского замка появились трещины. Алиенора лежала там по ночам, мучимая страхами, что замок обрушится и погребет ее под собой, если она заснет.

Но сейчас королева по приказу Генриха направлялась в Нормандию в обществе Матильды и ее мужа. Неужели ее безопасность волновала и короля? Алиеноре хотелось бы так думать, но она подозревала, что за этим стоит что-то иное. И, как это случалось неоднократно прежде, интуиция ее не обманула.

Не успела Алиенора войти к Генриху, как он с той же холодностью, что провожал ее несколькими месяцами ранее, поднял вопрос об Аквитании. На сей раз они были одни в его покоях – король больше не собирался рисковать публичной вспышкой неповиновения.

– Я решил, что Ричард должен вернуть тебе герцогство, чтобы ты снова там правила, – сказал он тоном, не допускающим возражений.

Алиенора устало опустилась на стул, измотанная долгим путешествием, и мгновенно ощутила свое поражение. Как же он хитер! Предлагать ей единственное, что значит для нее так много: возможность вернуться в родную землю после стольких лет изгнания и править ею как суверенная герцогиня… но только в обмен на лишение права владеть этой землей того, кого она любит больше всего на свете, ее Ричарда с львиным сердцем. Выбор был изощренно жестоким. Как же сильно должен муж ненавидеть ее! Но был ли у нее выбор? Одного взгляда на Генри Алиеноре хватило, чтобы узнать ответ на этот вопрос.

– А если я откажусь? – с вызовом спросила она.

– Тогда ты вернешься в Сарум! – грубо ответил он.

Это было похоже на удар.

– Я полагаю, ты так или иначе отнимешь герцогство у Ричарда, соглашусь я или нет, – проговорила она.

Пусть, по крайней мере, Генри, а не она, несет ответственность за вред, причиненный сыну.

– Ты согласишься! – сказал король. Он сознательно пытался как можно больнее уколоть ее.

– Нет, не соглашусь, – заявила Алиенора, прежний мятежный дух снова загорелся в ней. – Ты делаешь это только для того, чтобы показать Ричарду, кто хозяин. Как это подло!

– Я думаю, ты непременно согласишься, Алиенора. У тебя нет выбора. Ты моя жена, ты поклялась быть послушной мне. Я мог бы выставить тебя на всеобщее поругание. Твое вероломство и без того уже стало притчей во языцех. На Рождество ты добилась своего: выставила меня дураком. Больше я такого не позволю. Теперь ты мне скажешь, что согласна востребовать у Ричарда Аквитанию. Или же отправишься в Сарум. И я предупреждаю тебя: тебе там уже не будет так сладко, как прежде.

Вот в такие моменты Алиеноре было трудно поверить, что Генри, который когда-то страстно желал ее и наслаждался ею в постели, от которого она родила столько детей, который делился с ней своими горестями, единственным человеком, способным ее утешить, превратился в злобного, грубого Генри последних лет, Генри, числящего в своих предках дьявола. У него словно было две души в одном теле, и та, что отравляла теперь жизнь Алиеноре, не имела ничего общего с той, которой Алиенора когда-то радостно отдала сердце и тело. Публичное неповиновение жены так сильно уязвило его, что нынешний свирепый Генри теперь наслаждался местью. Алиенора хорошо понимала это. Гордыня, его упрямая гордыня заставляла Генри поступать так, как он поступал… И еще присущая ему способность больно ранить чувства других. Но как же горько, что они пришли к этому… И как горько, что муж больше не в силах разбить ей сердце своей жестокостью, а может только пробудить гнев и презрение!

Выбора у Алиеноры не было – она тоже понимала это, – и ей оставалось только молиться о том, чтобы Ричард понял положение, в котором она оказалась.

– Ну хорошо, если ты так настаиваешь, – холодно произнесла она.

– Отлично! Я рад, что ты наконец-то образумилась. – В безжалостных глазах мужа читалось облегчение.

Он немедленно вызвал своего чиновника и приказал принести пергамент и письменные принадлежности, после чего начал диктовать письмо Ричарду.

С растущим ужасом она слушала его распоряжение сыну без промедления сдать герцогство Аквитания его матери, королеве Алиеноре. Единственное объяснение состояло в том, что герцогство – ее наследство, словно это могло удовлетворить Ричарда, лишавшегося собственности, за владение которой он пролил столько крови. Но худшее было впереди. Если лорд Ричард каким-либо образом станет препятствовать воле отца, продолжал король, то может не сомневаться, что его мать-королева придет с большим войском и опустошит Аквитанию. Алиенора охнула, услышав это.

– Ты думаешь, я стала бы воевать с собственным сыном?! – воскликнула она.

– Ты не постеснялась воевать с собственным королем и мужем! – напомнил ей Генрих.

На это, конечно, возразить было нечего.

Следующие недели Алиенора провела в мучительных размышлениях о том, чту может подумать Ричард, когда получит приказ отца. Она горевала за сына, зная, что письмо короля будет для него тяжелым ударом. Потом втайне отправила Ричарду письмо, объясняя, как его отец вынудил ее пойти на это, и советуя проявить покорность, не использовать оружие. Алиенора так и не узнала, дошло ли до Ричарда ее письмо, но вздохнула с облегчением, когда пришло известие о том, что Ричард благоразумно уступил Аквитанию и сейчас направляется на север, в Нормандию. А спустя какое-то время она увидела, как Генрих с распростертыми объятиями встретил сына, и только удивлялась тому, что – по крайней мере, пока – лев стал ручным.

Ричард не питал к матери ни малейшей враждебности, не выказывал негодования. Она женщина и вынуждена подчиняться воле своего господина. Выбора у нее не было – это он понимал.

Но вскоре стало ясно, что править Аквитанией Генрих собирался сам.

Глава 63

Бордо, 1186 год

Дела, однако, пошли не так плохо, как она того опасалась, размышляла Алиенора, стоя на крепостной стене высокой башни дворца Омбриер и с гордостью глядя на прекрасные дворы с выложенными плиткой и сверкающими на солнце фонтанами, на сады с экзотическими растениями и цветами, лежащими перед ней ковром, словно усыпанным мириадами драгоценных камней. Как же радовалась королева возвращению в Бордо, в свою южную столицу, солнечному теплу, согревавшему ее стареющие кости, и мягкому океанскому ветерку, который вдыхал в нее жизненные силы, возвращал молодость. И еще Алиенора наслаждалась знакомым воздухом, таившим обещание чего-то замечательного и драгоценного.

То же самое чувствовала она много лет назад молоденькой девочкой, когда стояла на этой же самой стене, ощущая головокружительный запах моря и цветов, чувствуя ласковый ветерок, который играл ее волосами и юбками, наполняя радостным предвкушением ожидающей ее жизни и любви – она не сомневалась, что любовь будет.

Алиенора нахмурилась. Теперь ей шестьдесят четыре – слишком поздно, чтобы мечтать о любви. Все это далеко позади. Но в ней еще оставалось томление по тому Генри, каким он был когда-то, молодому и великолепному во всем неистовстве своей юности, до того как время и борьба озлобили и изменили его. Алиенора не вожделела к Генри – к такому, каким он стал, но она всегда будет скорбеть об утрате того мужчины, каким он когда-то был.