ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ - Андрей Кураев

Так сможем ли мы сами, без понуканий сверху, явить людям такой образ нашей веры, чтобы Православие вновь стало народной религией? Не государственной, а именно народной. Может, мы уже достаточно большие, достаточно пуганые сами и достаточно сами же пугавшие других в своей истории, чтобы научиться ценить свободу совестного выбора? Не пора ли задачу христианской миссии вернуть Церкви, раз уж Промысл отобрал ее у государства?

Может ли наша вера влиять на нашу жизнь в обществе, минуя государственные приказы о принудительности такового влияния?

Церковь не может отказаться от своей мечты о симфонии, ибо это вопрос о том, может ли остаться внехрамовая жизнь людей без соотнесения с Евангелием. Идеал симфонии неустраним из Православия. Но вопрос — симфонии с кем и с чем.

Сегодня очевидно: вопрос не в том, чтобы договориться с Кремлем. Люди ориентированы не только на высшую государственную власть. Центры влияния сегодня многочисленны и дискуссионны. А, значит, и Церкви, желающей быть всем для всех, надо учиться договариваться не с одним императором, а со множеством человеческих собраний, независимых друг от друга. И таких «переговорщиков» от имени Церкви также должно быть уже много больше, чем во времена персональной симфонии царя и патриарха.

В средние века у человека было лишь два пути для карьеры: или рыцарь или аббат. И было два значимых для него голоса: короля и Церкви. Сегодня люди смотрят на гораздо большее число ориентиров. Есть немногие, для кого важен голос главы государства. Есть многие «диссиденты» (и правые и левые). Есть те, кто ловят каждое слово из уст эстрадного кумира. Есть те, кто верят ученым.

Для Церкви это значит, что в ней помимо не-от-мирных старцев, могущих назидать всех (но всех, уже просящих их слова и совета!), должны быть священники, знающие каждый из этих мирков, понимающие их логику, их своеобразные языки, умеющие из них (мирков) выводить людей под купол храма.

Нельзя уже надеяться на гений одного (патриарха), убеждающего тоже одного (царя).

Оттого и нужна нашей Церкви сегодня новая Пятидесятница, овладение новыми языками — языками многих и многих субкультур. В самой церкви должно быть много людей, владеющих разными языками. Внутрицерковный язык пусть остается таким, какой он есть, включая церковно-славянский язык молитв. А для диалога с разными людьми, людьми разных субкультур должны быть переводчики. И в большом количестве.

Нужно, говоря словами миссионерской Концепции, «широкое применение различных языков миссионерской проповеди: от высокого храмового литургического слога до речи, понятной детям, молодежи, воинам, государственным служащим, деятелям науки и культуры — по слову апостола Павла: для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Kop 9:22).

ИСТОКИ МИССИОНЕРСКОГО КРИЗИСА

Глава 1. Византия.

Миссиология — это размышления о том, как мы смотримся в глазах не-христиан. В чем правда и в чем неправда этих не-наших представлений о нас. Как можно изменить эти представления.

Школы таких исследований в православии нет. Миссия — была и есть, миссиология — только зарождается.

В частности, потому, что хотя миссия и была в нашей истории, но традиции миссии в православии — не было.

Миссия, чтобы стать традицией, должна являть себя не как разрозненные факты внехрамовой проповеди, не связанные между собой и разбросанные по разным столетиям и странам, а как златая цепь преемственности, передачи опыта и наставничества в миссионерстве. Если бы даже такая традиция и была, она в XX веке была раздавлена.

Вот ряд вопросов, значимых для исследователя православного миссионерства:

1. Была ли традиция православного миссионерства?

2. Была ли она зафиксирована?

3. Были ли сохранены конкретные средства миссии, включая аргументы проповедника?

4. Была ли эта традиция самовоспроизводима? Была ли здесь преемственность, предполагающая научение более поздних миссионеров от более ранних?

5. Есть ли сегодня возможность войти в эту преемственность?

6. Как Церковь относилась в былые века и сейчас к миссионерским страницам своей истории и жизни?

7. Как перенести былые миссионерские находки в сегодняшний день? (Простой пример к последнему вопросу: все православные согласны в том, что святые Кирилл и Мефодий верно сделали, что перевели Литургию на понятный славянам язык[703]. Но что значит сегодня быть верным заветам славянских апостолов — служить на славянском языке IX-го века или на языках, понятных современным людям? Являемся ли мы учениками Кирилла и Мефодия тогда, когда храним и воспроизводим их переводы молитв на старославянский язык или же когда пробуем приблизить эти же молитвы к пониманию современных людей? (Кстати, Синод наследовавшей святым братьям русской Церкви лишь в 1883 году разрешил служить литургии на языках инородцев[704]…).

Признаюсь, что для меня православие — это то, чему меня учили в Московской духовной семинарии и академии. И вот я оглядываюсь в академической жизни — и не вижу православной традиции подготовки к миссии и советов по осуществлению миссии.

Для меня это печально. Я всегда радуюсь, когда есть возможность сделать что-то не по своей воле, на кого-то переложить бремя выбора. Я бы сделал так с радостью и в этом случае, но раз такого «Типикона миссионера» нет, то приходится рисковать.

Я сам преподаю миссиологию в Московской семинарии, и больше всего мне хотелось бы взять учебник о традициях миссионерства, стряхнуть пыль с издания прошлого века и начать зачитывать: миссионер должен делать раз, миссионер должен делать два. Но где же взять такой учебник? Где зафиксирована эта традиция?

Парадокс: христианство в первые века своего существования распространилось на полмира, сотни народов были обращены в христианство, но мы не помним, как это произошло. Миссионерскую память отшибло…

В наших современных семинариях «миссиология» — это совсем новый предмет. Еще в середине 90-х годов XX века его не было. От дореволюционной поры учебников и курсов по этой дисциплине до нас также не дошло.

Я, конечно, могу опираться на свой опыт, превращая курс своих лекций во «введение в кураеведение»[705], но мне жаль моих коллег из других семинарий — они находятся в еще более затруднительном положении. У нас едва не все публикации и диссертации по миссиологии — на тему истории миссии. Опять про апостола Павла, Кирилла и Мефодия, про Иннокентиев Иркутского и Московского, про Макариев Московского и Алтайского и Николая Японского.

И преподаватель миссиологии в семинарии обречен в стотысячный раз пересказывать истории этих восьми миссионеров.

Больше на пространстве 20 веков и не найдешь предметов для изучения миссионерского православного опыта (а не для молитвенной памяти). От остальных миссионеров остались лишь имена[706], рассказы об их мученичестве или, напротив, реляции об их победах. Даже если сохранилось нечто конкретное — сегодня это воспринимается как нечто самоочевидное (служение на национальном языке, перевод Евангелия, помощь больным туземцам…) и потому опять же непомогающее в нашем научении миссии для нашего мира[707].

Получается, что миссиология — это история православной миссии. Но это неправильно: история — это лишь один из разделов миссиологии, и притом не самый главный.

И практически нет размышлений и советов о том, как вести миссию сегодня. И совсем нет рассказов о негативном миссионерском опыте — как в истории, так и в современности. Ведь если христиане на планете в меньшинстве — значит, что-то у нашей миссии не удалось! Но что же именно? Для ответа на этот вопрос надо понять, что миссиология — это прежде всего разговор не о наших триумфах, а о наших ошибках. Почему при всей дивной красоте Евангелия мир до сих пор не стал христианским? Почему двенадцать апостолов смогли выстоять в огромной римской империи языческой, а потом десятки миллионов христиан оказались миссинерски неприметны?

Вот бы найти в истории нашей Церкви полемику миссионеров между собой о методах и аргументах миссии! Уж чего не отнять у византийских церковных писателей — так это готовности к полемике и к обвинениям по любому поводу. Но анафем, осуждающих неверные миссионерские методы, нет. И канонов о правильной миссии тоже нет. И споров о том, как донести Евангелие до других народов, не велось. Верный признак того, что и самой этой работы просто не было.

Так есть ли миссионерская традиция в православии, и можно ли ей следовать также, как мы следуем догматической традиции, иконописной или литургической?