Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Цзиньлянь приказала Чуньмэй приготовить восемь блюд закусок, четыре подноса фруктов и кувшин вина. Воспользовавшись отсутствием Симэня, она велела Цюцзюй положить все в коробку и отнести к Ли Пинъэр.

– У моей матушки с бабушкой выдалось свободное время, – сказала Цюцзюй, – и они были бы рады посидеть с вами, матушка.

– Сколько хлопот я доставляю твоей матушке! – воскликнула Пинъэр.

Вскоре к ней в комнату вошла Цзиньлянь с матерью. Втроем сели за стол, и началась беседа. Чуньмэй наполняла чарки. Вдруг появилась Цюцзюй и позвала Чуньмэй:

– Зятюшка одежду ищет, – говорила она. – Просит тебя терем отпереть.

– Как найдет платье, пусть сюда приходит да пропустит с нами чарку вина, – наказала Цзиньлянь.

Вскоре с одеждой в руках показался Цзинцзи и скрылся.

– Он не идет, – сказала вошедшая Чуньмэй.

– А вы приведите его, – приказала Цзиньлянь и послала за зятем Сючунь.

Вошел Чэнь Цзинцзи. Матушка Пань сидела на кане. За столом, уставленным закусками и фруктами, расположились Цзиньлянь и Пинъэр. Цзинцзи отвесил им низкий поклон.

– Я тебя как порядочного к столу приглашаю, а ты нос дерешь, зазнаешься! – заметила Цзиньлянь и попросила Чуньмэй принести зятю большую чару.

Цзинцзи положил одежду на кан и сел за стол. Чуньмэй, решив подшутить, принесла большую чашку, до краев наполненную вином, и протянула ее Цзинцзи.

– Если вы хотите угостить меня, матушка, – проговорил, всполошившись, Цзинцзи, – так дайте маленькую чарку. Меня в лавке народ ждет.

– Ничего, подождут, – проговорила Цзиньлянь. – А я вот хочу, чтоб ты выпил именно эту чару. Что проку в маленькой?

– Такая чара не помешала бы делу, – заметила матушка Пань.

– А ты ему и поверила, будто он больно занят? – возразила Цзиньлянь. – Он пить мастер. Дай ему бочку, он ее до нижнего обруча вытянет.

– Ну ладно, – согласился Цзинцзи и отпил несколько глотков.

– Подай палочки, барышня, – обратившись к Чуньмэй, попросила матушка Пань. – Что же братец без закуски пить должен?

Но Чуньмэй медлила. Она в шутку дала ему шлепка, а потом запустила руку в коробку, вынула два ореха и протянула их Цзинцзи.

– Пошутить надо мной захотела? – взяв орехи, спросил он. – Думаешь, не разгрызу?

Он враз расколол зубами оба ореха и закусил ими вино.

– Вот что значит молодые зубы! – воскликнула матушка Пань. – А мне, старухе, что потверже попадется, никак не прожуешь.

– А я разве что камень с гусиное яйцо не раскушу или бычьи рога, – засмеялся Цзинцзи.

Цзиньлянь заметила опустевшую чару и велела Чуньмэй снова налить вино.

– Первую за меня пил, – говорила она, – а чем же хуже меня твоя бабушка и матушка Шестая? Выпьешь три чарки, тогда и отпущу.

– Матушка, сжальтесь над сыном своим! – взмолился Цзинцзи. – Не могу я больше, правду говорю. И от одной-то, чего доброго, побагровеешь, батюшка отругает.

– А ты батюшку испугался? – удивилась Цзиньлянь. – Вот уж не думала! А куда ушел батюшка?

– После обеда батюшка был в гостях у помощника станционного смотрителя У, а сейчас он напротив, смотрит, как идет уборка в бывшем доме Цяо.

– Да, Цяо, кажется, вчера переезжали? – вспомнила Цзиньлянь. – Что же мы им чаш не послали?

– Как не послали? Сегодня утром отправили, – сказал Цзинцзи.

– А куда они переехали? – спросила Пинъэр.

– На Большую Восточную улицу, – ответил Цзинцзи. – За тысячу двести лянов особняк купили – огромный, почти как наш. Семь комнат по улице и пять построек вглубь.

Пока шел разговор, Цзинцзи зажал нос, осушил чару и, взглянув на отвлекшуюся от разговора Цзиньлянь, схватил одежду и бросился наутек.

– Матушка, смотрите – зятюшка ключ забыл, – сказала Инчунь.

Цзиньлянь взяла у нее ключ и положила под себя на сиденье.

– Пусть поищет! – говорила она Пинъэр. – А придет, не говорите. Я его подразню немножко.

– Да отдай ты ему, дочка! – сказала матушка Пань. – К чему такие шутки?

Цзинцзи вбежал в лавку, сунулся в рукав – ключ исчез. Он бросился к Пинъэр и стал разыскивать пропажу.

– Кому нужен твой ключ?! – воскликнула Цзиньлянь. – Сам положит неизвестно где, а потом спрашивает!

– Я его что-то здесь не видала, – сказала Чуньмэй. – Может, в тереме оставил?

– Да нет, помню, он у меня с собой был, – отозвался Цзинцзи.

– Ах ты, сынок! – начала Цзиньлянь. – Не знаешь, не ведаешь: то ли дома, то ли нет. Кто ж это у тебя так память отбил, а? Впрочем, вон ты зад-то какой отрастил! Там, должно быть, весь твой рассудок разместился.

– Но что ж делать? Люди ведь за одеждой пришли, – сокрушался Цзинцзи. – И батюшки нет. Придется слесаря звать, замок в тереме ломать.

Ли Пинъэр не выдержала и рассмеялась.

– У вас ключ, матушка? – обратился к ней Цзинцзи. – Отдайте, прошу вас.

– Чего тут смешного, сестрица! – вмешалась Цзиньлянь. – Можно подумать, что мы и в самом деле нашли его ключи.

Расстроенный Цзинцзи метался по комнате, как осел, крутящий мельничный жернов. Взглянув в сторону Цзиньлянь, он вдруг заметил торчащий из-под нее шнурок от ключа.

– А это что? – воскликнул он и протянул руку, но Цзиньлянь поспешно спрятала ключ в рукав.

– Как он мог ко мне попасть? – наиграно удивилась она.

Цзинцзи пришел в отчаяние и напоминал цыпленка, который протягивает ноги еще до того, как над ним занесут нож.

– Ты, говорят, хорошо поешь? – сказала Цзиньлянь. – Приказчиков в лавке услаждаешь, а нас не хочешь? Споешь своей бабушке и матушке Шестой четыре новых песни, тогда ключ получишь, а откажешься, хоть на белую пагоду вспрыгни, все равно не дам.

– Вы, матушка, готовы у человека все нутро вывернуть, – говорил Цзинцзи. – Кто же вам сказал, что я песни пою?

– Ах, ты опять будешь зубы заговаривать?! – набросилась на него Цзиньлянь. – По-твоему, в Нанкине Шэнь Миллионщик припеваючи живет, а в Пекине дерево сохнет-гниет, да? А ведь как за деревом тень, так за человеком слава.

– Ладно уж, спою, не погибать же в самом деле! – согласился выведенный из себя Цзинцзи. – Когда с ножом к горлу лезут, целую сотню споешь.

– Ах ты, болтун, чтоб тебе ни дна, ни покрышки! – заругалась Цзиньлянь и наполнила всем чарки. – Вот выпей и стыд потеряешь, петь будет ловчее.

– Нет уж, лучше спою, а потом выпью, – отозвался Цзинцзи. – Я спою о цветах и плодах на мотив «Овечка с горного склона»:

В саду первый раз повстречала тебя я,В цветущих деревьях весеннего рая.Среди абрикосов желанных сгорая,Нефритовой сливой[3] тебя приняла я.Но люди судачили: пьешь ты, гуляешь;Как шмель в цветнике изумрудном[4] порхаешь,И слезы помчались солёным потоком,О скудном душой и тигрино жестоком.Вдогонку послала двух персиков-слуг,Но ты под хурмою – тебе недосуг.Забыл ты меня, и напрасны старанья,Краснел хохолок журавля от страданья[5].Обрезала пряди, плакучая ива.«Рехнулась совсем!», – ты заметил глумливо.Бесстыжий развратник! Насильник-гурман!Тебе не забуду я подлый обман.На высохших ветках тоскливо молила:Да будет мне домом сырая могила.Промчались три осени. Мне интересноК кому ты теперь прижимаешься тесно.

И далее:

За ширмой из пятнистого бамбука[6]Стоит твоя забытая подруга,Как хризантема пышная в цвету.Поют беспечно птицы на лету…Вдруг… двум сорокам[7] верить ли с испуга?Ужели гость желанный с юга.Послала я форзицию[8] любви.Найти тебя, мой херувим,Пришел ли ты, еще страшусь поверить,Вот дереза[9] приветствует у двери,Мне нарядиться не успеть теперь,И, сжавши розу, я открыла дверь.Слюны моей сирени ароматы,На шпильках – разноцветные агаты,Хуннян-цветок[10] тебя, не торопясь,Ввела в опочивальню, юный князь.В игре под персиком янтарным,Тебе цветком я буду парным[11].Кувшинкой золотой в рукеПод лотосом на стебельке[12].Как яростно стремились мы друг к другу!Зачем же астру, жалкую прислугу,Послал цветок граната передать[13]И к розам на кусту[14] прилип опять?

Цзинцзи кончил петь и опять стал просить у Цзиньлянь ключ:

– Матушка, отдайте ключ. Приказчики, наверно, заждались, и батюшка того и гляди пожалует.

– Ишь, какой хороший! – отвечала Цзиньлянь. – Ловко у тебя язык подвешен. Вот обожди, пусть только батюшка спросит, скажу: напивается, мол, неизвестно где, и ключи теряет, а потом у меня в комнате ищет.

– Ну что вы! – взмолился Цэинцзи. – Вам бы, матушка, только палачом-мучителем служить.

– Да отдай ты ему! – уговаривали Цзиньлянь матушка Пань и Пинъэр.

– Скажи спасибо бабушке с матушкой, – наконец вроде бы согласилась Цзиньлянь, – а то заставила бы тебя петь до самого заката. Наговорил с три короба: сто, мол, спою, двести, а сам две пропел и крылья расправил. Только улететь тебе не придется.

– Про запас есть у меня две песенки, дорогого стоят, – проговорил Цзинцзи, – на мотив «Овечки с горного склона». Могу в знак моего сыновнего послушания усладить ваш слух, матушка.