Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне

нарядов, языков и народов, которые встречались в ней, между тем как в Париже все были похожи друг на друга; и это однообразие имело в себе нечто подавляющее. Всякий иностранец и провинциал по мере сил старался отделаться от своих особенностей и казаться парижанином по фасону платья, манере говорить и обращению. Это был идеал, которому все старались подражать из боязни казаться смешным в том или другом отношении. Рядом с этим во всех слоях общества господствовало одинаковое стремление к случайным отличиям и то же театральное тщеславие. Орден Почётного Легиона составлял любимую мечту даже противников императора, которые втайне выдавали себя за республиканцев. У кого была красная ленточка в петличке, тот считал себя выше большинства своих сограждан. «Вот удочки, на которые ловится умный народ, который за несколько лет перед тем писал на стенах своего города: «свобода и равенство», — думал Эгберт, познакомившись ближе с парижским населением.

Всё, что он видел и слышал в Париже, ещё более усиливало его уважение к великому человеку. Он чувствовал суеверный страх перед его счастьем и понял, что сам император считает себя избранником судьбы и заодно с окружающими верит в свою звезду. Ослеплённый ум юноши не видел, как шатки основания этой новой Вавилонской башни и какими недостойными средствами достигнуто всё это могущество.

Он восхищался обилием художественных произведений, которые были привезены сюда из различных стран Европы в виде военной добычи. Так поступали и римляне! Разве не свозили они в свой Капитолий драгоценности целого мира! Всеобъемлющая культура, говорили поклонники императора, немыслима, пока сокровища науки и искусств рассеяны по всей земле и доступны немногим путешественникам. Необходима световая точка, которая распространяла бы блеск и теплоту по всей земле, и только при этом условии возможен быстрый и равномерный прогресс различных народов. Подобные фразы были в моде и повторялись сотни раз с большим или меньшим красноречием.

Постоянно раздавались звуки воинственных труб, бой барабанов, но среди шума и ужасов битв, за которыми в недалёком будущем можно было предвидеть ряд новых сражений, люди не переставали мечтать о вечном мире и братстве. Насколько эти мечты были прекрасны и естественны в устах идеалистов, настолько казались они какой-то насмешкой, когда их выражал главный виновник всей пролитой крови и в кругу своих маршалов и депутатов народа распространялся о своих миролюбивых намерениях и неприязни неверного Альбиона. Тем не менее эти уверения, торжественно произнесённые могущественным императором, казались многим отголоском правды и обаятельно действовали на мечтательного Эгберта при его искренности и стремлении к идеалу.

Эгберт не считал себя вправе откладывать дело, возложенное на него графом Стадионом, и выполнил его в день своего приезда. Из приёма, который оказал ему граф Меттерних, он мог ясно видеть, что содержание переданного им письма важнее, чем он ожидал. Посланник не расточал общепринятых любезных фраз, но обошёлся с ним как с человеком, к которому чувствовал особенное уважение.

Меттерних подробно расспрашивал юношу о настроении умов в Вене и в Германии. Хотя ответы Эгберта не представляли ничего нового для опытного дипломата, но они были чрезвычайно важны для него в том отношении, что он мог почерпнуть из них точные сведения относительно взглядов и надежд немецкого юношества и народа.

Уже в то время граф Меттерних был враг всякого народного движения. Ему никогда не пришло бы в голову, подобно графу Стадиону, прибегать к помощи австрийской аристократии, вооружённого народа и дворянства, ограбленного и подавленного Бонапартом и князьями Рейнского Союза, и связывать с ними судьбы государства и царствующей династии. Но Меттерних, как верный слуга своего государя, считал своим долгом слепо придерживаться политики, принятой в столице. Ему было давно известно из официальных депеш, что австрийское правительство для предстоящей войны против Наполеона рассчитывает на восстание в Тироле, Форарльберге, Швабии и Гессене и на союз с Пруссией, но теперь представлялся удобный случай узнать настоящее положение дел, и он спешил воспользоваться им. Эгберт подробно передал ему свои личные наблюдения относительно брожения в сельском населении всего Зальцбурга и ненависти гессенцев к навязанному им королю Иерониму.

— Тем не менее, — сказал в заключение Эгберт, — общее восстание возможно только в том случае, если мы одержим решительную победу.

— А вы не ожидаете победы с нашей стороны? — спросил, улыбаясь, Меттерних.

Эгберт молчал.

— Вот причина, — продолжал посланник, — почему я твёрдо убеждён, что наша ссора с императором Наполеоном кончится миролюбивым образом. Но нам не миновать временной бури. Вооружение Австрии возбудило неудовольствие Бонапарта. Он не помнит себя в гневе, и мне придётся вынести первую вспышку!

Разговор перешёл на Цамбелли. Меттерних не имел о нём никаких известий, так как в Париже его не видели.

Эгберт рассказал, каким образом он познакомился с шевалье, но умолчал о своих подозрениях против него.

— Это, должно быть, опасный и недюжинный человек! — заметил посланник. — Наполеон охотно пользуется такими людьми...

Благодаря покровительству Меттерниха Эгберту открыт был доступ в круги военной аристократии. Никто не находил предосудительным его бюргерское происхождение, так как многие из приближённых Наполеона, щеголявшие теперь княжескими и графскими титулами, вышли из простонародья. Скромность Эгберта и его поклонение военной славе Наполеона располагали в его пользу мужчин; женщины восхищались его красотой и рыцарским обращением. Его считали немецким учёным, который приехал в Париж, чтобы познакомиться с научными сокровищами; и все старались наперебой сделать ему приятной жизнь в столице и познакомить с её достопримечательностями.

Посланник счёл своей обязанностью представить его Жозефине, которая сказала ему несколько ласковых слов. Императрица показалась Эгберту необыкновенно привлекательной. Но ни в одном из блестящих кружков, где ему случалось бывать, он не встречал Антуанеты. Она жила уединённо в семействе графа Мартиньи, жена которого была родной сестрой маркиза Гондревилля, отца Антуанеты.

Молодая графиня не скрывала от друзей своих причину, побуждавшую её удаляться от всяких празднеств. До сих пор все старания Мартиньи и её просьбы к влиятельным лицам остались без успеха. Она с нетерпением ожидала возвращения императора в Париж; Жозефина обещала устроить ей аудиенцию у своего супруга, но и тут судьба молодого маркиза зависела от расположения духа Наполеона и её собственного красноречия. При такой заботе «lа belle allemande», как называли Антуанету французы, не могла принимать участия в общественных удовольствиях.

Ярко светит полуденное солнце. Тюильрийский сад наполнен гуляющими. На голубом небе нет ни одного облачка; воздух такой тёплый, как в марте. Нигде не видно и следа инея, который утром покрывал землю; только кое-где в тени отсвечивают серебряные точки и звёздочки.

Смеясь, разговаривая