Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Германии она так же, как в Питере, поддерживала связь с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной, близко знакомой ей еще по вечерне-воскресной школе для рабочих. Жила Тетка то в Берлине, то в Саксонии, лучшем уголке этой страны.
Вот к ней-то теперь и спешила Анна Ильинична.
Калмыкова не может не знать, где Ульяновы и что с ними…
— Аннушка! Как я рада! — Тетка, раскинув руки для объятия, шла навстречу гостье. — Здраствуй, милая! Давненько мы с тобой не виделись. — Поцеловав, присмотрелась к лицу. — А ты все такая же…
— Ой, не говори, Александра Михайловна! У меня столько…
— Знаю, знаю все твои волнения. Ты здесь прячешься, как заяц по кустам, муж в ссылке. И о матери, я понимаю, сердце болит.
Усадив гостью в кресло, сама села в другое, лицом к ней, и не умолкала ни на минуту:
— Умница ты, моя хорошая! Спасибо, что приехала навестить меня, старуху.
— Ну что ты, Александра Михайловна! Какая же ты старуха? Ты же совсем, совсем…
— Не говори, милочка. Не утешай. Я здраво смотрю на жизнь. Шестой десяток давненько разменяла! Конечно, уже не вдовушка, а старая вдова.
— Да ты выглядишь на десяток лет моложе.
— Хватит, Аннушка, об этом. Рассказывай, что получала от брата, от Наденьки.
— Ни единого словечка… Я извелась без писем. И если мама в Самаре ничего не получает… А у нее сердце…
— Не волнуйся, миленькая. Живы-здоровы. Я вчера получила письмо. Они по-прежнему в заботах и хлопотах. А вот то, что тебе нет писем, это, поверь мне, не случайно. Перехватывают шпики.
— Я тоже подозревала. И таскались они за мной в Берлине. Едва ускользнула.
— Хорошо сделала, что ко мне приехала. Здесь спокойнее. А Владимир Ильич должен был сообщить тебе лондонский адрес…
— Лондонский? Вот как!.. А я собиралась в Мюнхен…
— Могла попасть в ловушку… А у меня здесь поживешь в безопасности. Отдохнешь. Посмотришь Дрезден — угу Северную Флоренцию. Ее нельзя не знать.
Александра Михайловна сварила кофе, за столом не спеша рассказала дрезденские новости, потом достала из-за зеркала свежий, но уже изрядно помятый при хранении номер «Искры».
— Уже лондонский! — обрадовалась Анна Ильинична. — Та же бумага, те же три колонки… И шрифт почти такой же. Молодец Володя!
К номеру был приложен листок с карикатурой: харьковский губернатор князь Оболенский, тучный сановник при орденах и ленте через плечо, душит на земле изголодавшегося мужика. На глазах у царя, довольного расправой! И Анна Ильинична быстро, перескакивая глазами со строчки на строчку, с абзаца на абзац, стала читать заметки о деревенских волнениях: «Еще с осени крестьяне стали чувствовать острую нужду в хлебе, составляли общественные приговоры о надвигающемся голоде, подавали по начальству… Ни один приговор не получил дальнейшего движения… Волнение охватило восемнадцать волостей… Помещики бежали в Харьков. Крестьяне ни одного не тронули. Только избили земского начальника… Скот и хлеб стали делить…»
— Ну и правильно! — Анна Ильинична подняла глаза на Калмыкову. — Что же им еще оставалось делать? Не умирать же с голоду. А их…
— Давно говорится: сытый голодного не разумеет, — вздохнула Александра Михайловна.
— Какое тут, к черту, разумение! Побоище безоружных! Изуверство! — Елизарова дрожащей рукой ткнула в газету: — Вот князь Оболенский спалил деревню. Дотла, мерзавец. Остались одни печи… Вот еще про него же: в трех деревнях пересек всех поголовно!.. И стариков, и детей, и девушек… Ты только подумай — девушек!
— У меня, Аннушка, когда я читала, тоже стыла кровь в жилах!
— От такого не остынет кровь — закипит!.. Ну кто поротую девку замуж возьмет?! Стыд-то какой! А князю не стыдно перед девушками…
— Ты успокойся…
— Да как же можно терпеть? Плетями драли, а его сиятельство светлейший князь… Вот написано: «…приговаривал: «Это вам, мерзавцы, по тридцать плетей за то, что грабили, а еще по тридцать от меня». Душегуб проклятый! Розгами подвести да по двести пятьдесят… Ужас!.. «Секут так, что куски мяса отваливаются». И это образованные люди!.. По приказу министра! С благословения духовенства!.. Черт бы их всех побрал!
— Будет им возмездие, — сказала Калмыкова. — Отольются крестьянские слезы… А ты, Аннушка… Давай-ка еще налью чашечку…
Несколько успокоившись, Анна Ильинична начала читать хронику: «В киевскую тюрьму привезены: из Москвы: ветеринарный врач Бауман, Ногин, девицы Рукина, Уварова… Из Петербурга: инженер Степан Радченко, Любовь Радченко…»
— И Степана с Любой схватили!.. А у них двое малышей… — Анна Ильинична едва сдержала слезы. — И почему их всех везут в Киев?
— Что-то замышляют. — Калмыкова вместо веера помахала платком на свое полное раскрасневшееся лицо. — Похоже, готовят большой процесс. И — ты обратила внимание? — свозят туда наших искровцев.
— Да. Вот: «Арестованный на границе Блюменфельд увезен в Киев…» Какой провал! И какое горе для Володи! Он ценил этого наборщика, дорожил им…
Отложив газету, Анна Ильинична спросила о последнем письме брата. Что он пишет?
— Тоже об арестах. Многим, как видно, не миновать ссылки. Затем будет обилие побегов — понадобятся деньги. А в партийной кассе у них с деньгами «совсем круто». Он так и пишет. Уже задолжали Квелчу… По подсчетам Владимира Ильича, понадобится больше десяти тысяч. Не сразу, а постепенно. Только была бы у них уверенность в получении. Я завтра же отправлю три тысячи. На первое время…
— Светлая у тебя душа, Александра Михайловна! — Анна Ильинична встала, обняла Калмыкову за плечи. — Бесконечно добрая.
— Ну-ну… — слегка отстранилась та. — Благодарить меня не за что: деньги-то нажиты торговлей. А дело у нас общее.
4
Калмыковой нездоровилось, и Анна Ильинична осматривала Дрезден одна. Не спеша ходила по его узким улицам, по старинным каменным мостам с частыми опорами и крутыми сводами над Эльбой; постояла перед ратушей и перед готической церковью Фрауенкирхе, гордостью Северной Флоренции; обошла громадный музейный квартал Цвингера, считавшийся чудом немецкого барокко, и полюбовалась кариатидами, нимфами, сатирами да фавнами на его стенах. Для следующего дня оставила самое главное — картинную галерею.
Через помпезные, изукрашенные каменными кружевами Коронные ворота вошла на обширную площадь Цвингера, где звенели высокие серебристые струи четырех фонтанов. Прошла между ними через всю площадь и направилась к галерее. Многое слышала о ценнейшем собрании живописи, равном Лувру, многое читала, многие редчайшие картины знала по репродукциям и сейчас шла, приятно взволнованная, как на свидание со старыми знакомыми, о которых так долго скучала.
«Мамочка приедет — обязательно свожу сюда», — думала, подымаясь по ступенькам ко входу в знаменитый храм искусства.
Целый день Анна Ильинична провела там,
