Конец фильма, или Гипсовый трубач - Юрий Поляков

…Когда проходили через «зеленый коридор», автор «Любви на бильярде», не ввозивший в Отечество ничего запретного, испытал тем не менее необъяснимое и незаслуженное чувство вины, свойственное русским и особенно советским людям. Сонный таможенник боковой линией мгновенно уловил этот не видимый обычному глазу нравственный спазм прилетевшего пассажира, ожил, по-кошачьи шевельнул пухлыми пальцами, но потом с ленивым презреньем махнул рукой: «Проходите!».

III. Театр имени Мцыри

В зале прилета теснились встречающие с букетами и призывными табличками, пестревшими фамилиями и названиями турфирм. Сводный хор таксистов и «бомбил» обещал домчать до Москвы быстро, надежно и недорого. Писодей осмотрелся и заметил ипокренинского шофера Колю, который с сомнением вглядывался в новое лицо Андрея Львовича. Но едва они встретились глазами, водитель узнал, заулыбался, шагнул навстречу и выхватил у прибывших чемоданы. Несколько беспассажирных таксистов глянули на него с классовой неприязнью.

— Ух, ты! — только и вымолвил Кокотов, увидев вместо заезженной «Волги» черный долготелый автомобиль с четырьмя серебряными кольцами на бампере.

— Теперь у нас так! — загадочно объяснил Коля.

В машине пахло новой кожей и знакомыми духами. Воскресная трасса оказалась почти свободной, если не считать длинномеров, везших жратву в ненасытную Москву. Обочины уже обтаяли и высохли под мартовским солнцем, обнажив затейливый весенний мусор. Но в чахлых придорожных перелесках еще лежал снег, старый, просевший, покрытый серой коростой. Деревья вскоре кончились и пошли огромные торговые центры, напоминающие океанские лайнеры, приставшие, как к пирсу, к Ленинградскому шоссе.

Сначала Коля неловко молчал, с интересом поглядывая через зеркальце то на Кокотова, то на Валюшкину. Продолжалось это до тех пор, пока писодей из вежливости и совершенно риторически не спросил:

— Ну, и что новенького?

Новенького оказалось столько, что голова пошла кругом, ведь Андрей Львович имел смутное представление о том, что случилось после его внезапного отлета из Москвы. Следователь Ершов хотел даже взять с него подписку о невыезде, но Нинка показала справку, выданную Оклякшиным, поплакалась и всего за одну тысячу евро возбудила в милиционере чувство сострадания. А в клинике Метцегера, когда от химии шатало и тошнило, когда немели ноги и останавливалось сердце, когда Федор Иванович лучезарно улыбался и смотрел мимо, писодею было вообще на все наплевать. Даже если бы наши полетели на Луну, вернули Крым или взяли Царьград с проливами, его бы это вряд ли взволновало. К тому же заботливая Нинка нарочно оберегала Кокотова от любой нервной информации, долетавшей из России. Но как-то раз в отеле «Бонн» они смотрели по телевизору «Интер-Рашу». Этот канал, наверное, нарочно задумали, чтобы гадкими новостями взбадривать тех, кто уже сбежал из России, подтверждая правильность сделанного выбора. А тем, кто приехал за границу осмотреться и колеблется, «Интер-Раша» как бы подшептывала: «И ты еще, дурачок, думаешь? Беги! Зачем тебе эта бессмысленная помойка размером в одну седьмую суши?»

В общем, лежа в постели и щелкая пультом, они наткнулись на передачу «Только не падайте!» На экране возник старый знакомец Андрей Мазахов, одетый в голубой полушубок с розовым кудлатым воротником. Округляя глаза от информационного ужаса, он шел вдоль ипокренинской балюстрады и вещал воющей скороговоркой:

— Здесь, прямо на ступенях дома ветеранов культуры разыгралась страшная трагедия. Пролилась кровь. Во-от они, эти ступе-ени! Кинжал против пули. Кто победил? Об этом после короткой рекламы…

— Выключи… — простонал Кокотов, чувствуя, как виноватое сердце проваливается в тошнотворную пропасть.

Нинка, вздохнув, нажала на пульт и, успокаивая, погладила мужа по безволосой голове. Она никогда не спрашивала его о том, что случилась в «Ипокренине», да он бы никогда и не рассказал ей правду.

— Новенького? — переспросил Коля, надуваясь тайной. — А что вы уже знаете?

— Почти ничего… — созналась Валюшкина.

— Ну, как же вы так! — воскликнул водитель, жмурясь от удовольствия, и начал выдавать одну новость за другой, искусно повышая градус сенсационности. — Ну, про Огуревича, вы, конечно, знаете?

— Нет. А что с ним случилось?

— Не-ет?!

…Аркадия Петровича уволили, обвинили в растрате, хищениях стариковских денег, незаконном предпринимательстве, а главное — в продаже неизвестным лицам «Пылесоса», являющегося национальным достоянием. Бывший директор уверял, что выполнял распоряжение нового хозяина «Ипокренина», но его взяли под стражу, правда, ненадолго. У торсионного прохиндея нашлась справка: оказалось, он давно уже слышит голоса и разговаривает с неизвестными науке сущностями, а также усилием воли отращивает себе утраченные органы, например, новенький желчный пузырь взамен старого, удаленного двадцать лет назад вместе с камнями. В общем, его признали недееспособным и отпустили, а дело закрыли.

— И кто же теперь директор? — не удержался Андрей Львович.

— Вы и этого не знаете?! — изумился Коля.

— Не-ет… Мы были за границей.

— Не поверите! Сплошная! — с глумливым торжеством доложил шофер.

— В каком смысле — сплошная?

— В прямом!

— Фамилия-то у директора есть?

— Есть. Сплошная. Валентина Никифоровна.

— А она разве Сплошная?

— Исключительно!

— Вот оно как! — подивился Кокотов, испытав странную неловкость оттого, что не знал фамилии женщины, подарившей ему однажды свое телесное расположение.

…Директором ДВК она стала внезапно, в одночасье, точнее, в одноночье. Поножовщина со стрельбой в легендарном «Ипокренине» широко освещалась в СМИ и вызвала неудовольствие за стеной — в Кремле. Президент распек милицию, пригрозив переименовать в полицию, а скандальное происшествие, не доверяя МВД, приказал тщательно расследовать начфуксу. Эдуард Степанович срочно выехал принимать меры. По дому ветеранов его и Дадакина водила Сплошная, так как Огуревича уже взяли. Она надела свое лучшее платье с радикальным декольте и позаимствовала из гардероба покойной Ласунской знаменитую персидскую шаль, подаренную актрисе генералом Батюковым, который командовал оккупационным корпусом в Иране во время Второй мировой войны. Скурятин, грозно косясь на стати Валентины Никифоровны, возмущался разрухой, сочувственно беседовал со стариками, качал головой, грозил всех посадить, клялся, что ляжет на рельсы, если хоть одного ветерана тронут пальцем, и остался на обед, весьма обильный, так как от Аркадия Петровича остался секретный погребок с деликатесами, включая бочонок черной икры, а также редкими винами почтенного возраста. Выпив двадцатилетнего токайского и заметив рояль, сановный баритон поддался уговорам бухгалтерши и спел под аккомпанемент Бренча романс «Не уезжай ты, мой голубчик!» Валентина Никифоровна хлопала дольше всех, а потом повела его, уже без свиты, к гроту, — испить целебной водицы. Там они пробыли долго. Вернувшись, Скурятин заявил, что буквально влюбился в эти места, и, спев романс «Дышала ночь восторгом сладострастья», остался до утра в люксе, откуда срочно выселили несчастного Меделянского. Через неделю Сплошную назначили директором. Регина же Федоровна не вынесла возвышения подруги и вскоре уволилась…

— А почему Меделянский — несчастный? — с тихим злорадством спросил писодей.

— Как, вы ничего не слышали? От него сбежала жена…

— Вероника? И от него тоже? — удивился Кокотов так живо, что Валюшкина вздрогнула и посмотрела с неудовольствием.

— Да! — радостно подтвердил водитель.

— К кому же?

— К Кеше, — еще радостнее сообщил Коля.

— К правнуку Болтянского? — Автор «Беса наготы» с полугодичным опозданием понял, кто ожидал Кешу в кабинете невропатолога.

— Ну да! Он же ведь всю эту кашу и заварил.

— Ян Казимирович?

— Да нет же! При чем тут Казимирыч? Правнук!

— Кеша? Кашу?! Не понял…

— Вы даже этого не знаете? — Шофер от недоумения пошел на обгон справа.

— Нет… Нас долго не было.

Услышанная история повергла писодея в изумление, а ведь он пережил беспредельные 90-е, и удивить его было трудно. Началось же все с пустяка: навещая прадеда, Кеша налил в бутылочку ипокренинской воды и отдал на анализ. Для интереса. Результат превзошел ожидания: оздоровительная формула источника вызвала благоговейную оторопь бальнеологов. Боржоми, ессентуки, нарзан, сан-пелегрино и прочие раскрученные бренды, как говорится, просто отдыхали! Стало понятно, почему насельники ДВК жили дольше и болели реже, чем обитатели других богаделен. И у Кеши созрел смелый бизнес-план: открыть в этом месте вип-водолечебницу. Зная, что прохиндей Аркашка проворовался и еле сводит концы с концами, хитроумный правнук через Яна Казимировича подкинул мысль акционировать «Ипокренино» и помог оформить бумаги. Затем он взял в своем банке кредит и скупил акции у Огуревича, Меделянского и Жменя, но не сам, а через подставное лицо… Артиста.