Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Коня не погуби мне, мерзавец!»
Он разозлился, думая, что конь стоит без всяких натяжек сто талеров. И очень будет жалко потерять коня или лечить его потом.
Но ничего не произошло. Только сверху раздался молодой голос, голос сильного человека, чистый и без всякого карканья:
— Эшбахт, нет нужды для войны. Я открываю ворота.
Волков, всё ещё прикрывая собой бриганта, поднял голову, он ничего не мог толком разглядеть, так как смотрел вверх, почти на солнце, но он и так знал, что там наверху, на башне, стоял сам Адольф Фридрих Балль, барон фон Дениц.
Глава 51
На всякий случай Волков велел Ежу увести бриганта подальше, а сам стал ждать. И слушать. На башне говорили, вернее, спорили, едва не переходя на крик, но через шлем и через подшлемник слов кавалер разобрать не мог. Барон спорил со стариком, вот и всё, что из этого жаркого разговора понял Волков.
Потом всё стихло. Прошло ещё какое-то время. Волков уже начинал думать, что придётся всё-таки брать замок штурмом, как наконец грохнул за воротами засов. Потом ещё раз, и наконец старые створки поползли в разные стороны. Там, в темноте башни, поначалу проявилось светлое пятно, и из ворот вышел сам барон. Именно вышел, а не выехал на коне, был в простой белой рубахе и тёмных панталонах, даже чулок на нём не было, лишь туфли на босу ногу, словно прогуливался он по двору своего замка или шёл из покоев в покои. Только сейчас, когда на бароне было мало одежды, кавалер понял, насколько тот хорошо сложён, да ещё и красив. Именно красив, той мрачной мужской красотой, что начинается в развороте широких плеч и заканчивается грубоватыми, но правильными чертами лица.
Этот записной турнирный боец, завсегдатай балов и пиров, был на удивление хорош собой, и статью, и челом.
— Какой же вы упорный человек, Эшбахт, — подойдя ближе, сказал барон, притом не протянул руки для рукопожатия, хотя раньше при встрече протягивал. — Своим неотступным упрямством довели моего дядю до греха. А ведь он честный и добрый человек.
Говорил он всё это с усмешкой, даже игриво, словно всё это было для него забавой. А Волков был даже благодарен, что барон не протянул для рукопожатия руки, не то генералу пришлось бы протянутую рыцарскую руку отвергнуть.
— Ваш дядя убийца, — сказал кавалер строго, он не собирался слезать с коня, так и разгоривал с фон Деницем сверху, ничуть не заботясь о вежливости. — Смерть прекрасного человека, кавалера фон Клаузевица, — это заслуга вашего дядюшки.
— Нет, не его, — вдруг заявил фон Дениц.
— Будете оспаривать? Глупо. У меня есть свидетель, и ему я доверяю больше, чем вам.
— Нет, оспаривать не буду, но в смерти вашего рыцаря я и вы виноваты больше, чем мой добрый дядюшка, — произнёс барон. И прежде, чем Волков успел возразить, пояснил: — Вы своей глупой настойчивостью, а я тем, что попросил дядю вас убрать от меня. Вот так всё и сложилось.
— Вижу я, что вы очень хладнокровный человек, — произнёс кавалер. Он не знал даже, с чего начать, ведь вопросов у него было много. Наконец он нашёл, что спросить: — Это вы убили монаха? Того, что жил в пустоши, между моими и вашими владениями?
Тут барон вдруг повернулся к Максимилиану, который внимательно слушал их разговор, и, дружелюбно улыбаясь ему, произнёс:
— А я вас хорошо помню, мой молодой друг, даже лучше, чем вы думаете.
Прапорщик растерялся, как ребёнок, он не знал, что ответить, и посмотрел на кавалера словно ища помощи. Но и Волков не нашёлся, что сказать, и барон продолжил:
— Молодой господин, не могли бы дать нам с кавалером возможность побеседовать наедине?
А Максимилиан опять посмотрел на Волкова, мол, что мне делать?
— Прапорщик, оставьте нас, — сказал генерал.
— О! Вы уже прапорщик! — удивился барон. — Как летит время, кажется, недавно вы сидели на дереве, и от вас, уж простите меня, попахивало страхом и мочой, и вдруг вы уже прапорщик.
Теперь Максимален взглянул на барона уже весьма зло, от первой озадаченности и следа не осталось. Волков побоялся, что он разговорчивого барона и мечом может рубануть, но прапорщик выполнил распоряжение генерала и отъехал от них.
— Ну, — продолжал Волков, — это вы убили святого человека? Отшельника?
— Святого человека? — как-то странно переспросил фон Дениц. Как будто поначалу не понял, о ком говорит кавалер. А потом согласился: — Ах да, это я его убил.
— Он знал, кто вы? Он знал, что вы…, — Волков был из тех людей, что мог легко сказать в лицо человеку, что думал о нём, но тут отчего-то постеснялся закончить речь.
— Что я зверь? — договорил за него барон. — Да, он это прекрасно знал. А как вы, Эшбахт, догадались, что он знал?
— Не знаю, — отвечал Волков, — может, из-за того, что он тут жил и всё видел, а может, из-за клетки, в которой он от вас прятался.
— Прятался от меня? — барон ухмылялся. — Нет-нет, он в ней прятался не от меня.
— А от кого же? — Волков вдруг подумал о том, что барон не единственный в округе зверь. От этой мысли ему стало не по себе.
«Неужели придётся ещё кого-то искать?».
— Он прятался от себя, мой дорогой сосед, от себя, — спокойно и с улыбочкой произнёс барон. И видя недоумение кавалера, продолжал: — От себя, от себя. Представляете? Когда он чувствовал приближение времени, он запирал себя в клетку и ключ бросал рядом, звериной лапой он не мог его поднять и открыть дверцу клетки, так он и пересиживал метаморфозу.
«Господи, какая же жара, я сейчас сварюсь в этом шлеме».
Кавалер так растерялся от услышанного, что даже не мог толком это воспринять, в это поверить. Но когда сказанное бароном дошло до него наконец, он привстал в стременах и крикнул:
— Монаха ко мне! Где отец Семион?
Тут же один сержант повернулся и тоже крикнул:
— Монаха к господину!
— Зачем вам поп? — сразу после этого помрачнел барон.
— Я хочу, чтобы наш разговор шёл далее в присутствии святого отца, — сказал Волков. — Так будет правильно.
Он, правда, боялся, что барон не захочет говорить при свидетеле, и готов был в таком случае продолжить разговор с глазу на глаз, но фон Дениц произнёс как-то устало:
— Ах да, я забыл… Вы же Рыцарь Божий, Инквизитор, вам без попа никак не обойтись… Ну хорошо, как