Польское Наследство - Владимир Романовский

– Ну уж сразу и в глаз.

– Отдай уздечку.

– Не отдам.

Она подумала, что он сейчас, как Гостемил, покажет ей язык. Но он не показал ей язык. Тогда она бросила лук и схватила его свободной рукой за запястье. Он вскрикнул от неожиданности и боли, отскочил, затряс рукой. Ширин усмехнулась.

– Ты что! – крикнул он. – Больно же!

– Сам напросился.

Подняв лук, она пристроила его к седлу, перекинула лямку сумы через плечо, поправила бальтирад, и сунула ногу в стремя.

– Ну и езжай, – сказал он. – Подумаешь. Все равно князя там нет.

Ширин выпростала ногу из стремени.

– Как это – нет? И откуда тебе известно, куда я еду?

– Как тебя просто поймать на слове. Сама же и призналась, что едешь к князю.

– А зачем мне это скрывать?

– Ну, как же … Я могу, например, рассказать об этом кому-нибудь.

– Не можешь.

– Почему же?

– Потому что я тебя сейчас убью.

Он почти поверил и попятился.

– Ну, знаешь ли, – сказал он.

– Не бойся, это быстро, – пообещала она, приближаясь.

– Елена, я пошутил, я … да постой же!..

Она схватила его за горло.

– Пошутил … – прохрипел он.

Одним движением она швырнула его на землю.

– Трус презренный, – сказала она. – Трусам никто не верит. Езжай, рассказывай.

Он поднялся на ноги и оглядел себя.

– Удивительно, – сказал он. – Три дня ехал, берег одежку, следил, чтобы грязь на нее не попадала. Вечерами чистил. И вот – встретился с тобой, и весь в грязи.

Ширин вскочила в седло.

– Езжай, езжай, – сказал он. – Князя ты там не найдешь.

Ширин обернулась.

– С чего ты взял, что его там нет?

– Справки навел по дороге.

– Ты глуп.

– Возможно. Но ведь ты рассчитываешь встретить его еще до Первого Волока? Идут, мол, по реке драккары. Не так ли?

– Тебе-то что?

– А то, что отклонился князь от обычного своего пути. Доедешь ты до Волока, переправишься, и дальше поедешь. И, возможно, у Второго Волока спросишь кого-нибудь, не встречали ли князя? А они задумаются, бороденку почешут, травинку пожуют, да вдруг спросят, «Князя-то?» И ты, топнув от нетерпения ногой, скажешь, «Да, князя! Встречали?» Они еще подумают, да скажут, «В позапрошлом году встречали. Псковского. Только запамятовали, как звать его».

Ширин засомневалась.

– Ну так где же князь? – спросила она. – По-твоему?

– Драться не будешь?

– Буду, если не скажешь.

– Ага, ну что ж. Дерись.

Лель взял вторую лошадь под узцы, погладил ей гриву, и вдруг одним прыжком вскочил в седло.

– Ты врешь, – сказала Ширин.

Лель не ответил.

– Постой.

Он пожал плечами.

– Постой же.

Он развернул коня.

– Куда же ты?

– В Киев, – сказал он. – Там интереснее. А вообще-то соображать надо, Елена Прекрасная! – он снова развернул коня. – Едет за тобой человек три дня, все бросил, и все для того, чтобы его во лжи уличили, так, что ли? Не нравлюсь я тебе – так и скажи, но зачем же напраслину возводить?

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.

– Ну, хорошо, – сказала Ширин. – Не врешь ты. Так где же князь?

– В Хоммеле.

Это слово Ширин слышала не впервые, но одно дело – слышать, и совсем другое – знать, где такое место находится. С таким же успехом он мог сказать – в Гималаях. Лель смотрел на нее, молчащую, и в конце концов показал рукой, —

– Это там.

А она все молчала.

– Ты не оцениваешь ли меня? – спросил он, снова улыбаясь. – Мол, не гожусь ли я в сопровождающие?

Еще немного помолчав, она сказала серьезно, —

– Годишься.

– Как я рад, – восхитился он. – Радость моя не поддается описанию и не знает границ. Эпическая она, моя радость.

– За лошадь спасибо тебе.

– Уж я думал – не дождусь слов благодарности. Ну, что ж, есть в Хоммель два пути, Елена. Целых два, – он поднял указательный и средний палец и показал ей. – Один – относительно гладкий. Но длинный, хвестовый. Там нужно все время делать привалы, пить вино и петь саги противным голосом. И второй – для тех, кто спешит, или кому лень долго ехать. И для охотников еще. Преимущества второго такие – быстрее доедешь, раз. Есть на полпути охотничий домик, где можно переночевать – два.

– А недостатки?

– Временами узко, скользко, дикие звери шастают, а охотничий домик предназначен для людей местного годсейгаре, а не для сторонних путников или, скажем, тех, кто охотится там без спросу.

– А…

– А проверяющие, бывает, заезжают. Впрочем, род Голубкиных достаточно знатен, чтобы указать проверяющим их незавидное в сословной иерархии место.

– Тебя зовут Лель? – уточнила она.

– Если тебе удобнее, можешь звать меня Навуходоносор или Эврипидес. Мне в общем то все равно. Можно также – Парис, но Елена и Парис, согласись, это слишком.

Выбирать не приходилось. Ширин последовала за Лелем. Говорил он очень убедительно. Временами она его понукала – ему все время хотелось замедлиться и завести разговор на отвлеченные темы.

Меж тем воздух заметно потеплел, и грязный снег начал стремительно таять. Ответвление от хувудвага, на которое они свернули, оказалось узкой, невероятно скользкой тропой.

– Как бы медленно мы не ехали, – объяснил Лель, – все быстрее, чем обычным путем. В отрочестве моем я часто охотился в этих живописных местах.

– Ты учти, – сказала Ширин, – что если ты меня обманываешь и заманиваешь куда-то, я тебя убью.

– Все-таки ты ужасная зануда, Елена, – недовольно откликнулся Лель, поворачивая к ней голову. – Сказала раз, сказала второй – сколько можно? Князь в Хоммеле, и едем мы в Хоммель.

А ну как вовсе он не в Хоммеле, подумал он. Мне так сказали купцы – ну и что? Будь я на месте этих купцов, может, я тоже сказал бы, что князь в Хоммеле. Эка незадача – она ведь действительно меня порешит, если князя в Хоммеле нет. Мощная девушка. Даже не знаю, почему она мне так нравится.

Чуть за полдень остановились передохнуть и поесть. У Ширин не было опыта разведения огня в промозглых северных широтах – кругом влага, в воздухе, в земле, в деревьях. Но Лель, действительно опытный охотник, имел при себе и сухой мох, и нужной величины камни. Собрав хвойных веток, он запалил мох, и вскоре они сидели возле весело горящего елового костра, рядом, на попоне, и ели солонину, и пили из фляги самое настоящее вино.

Лель, не имевший причин ничего скрывать кроме, возможно, любовных похождений, кои в присутствии женщины велит нам скрывать хорошее воспитание, поведал в ответ на вопрос Ширин, что наукам и премудростям обучали его греческие и славянские наставники, коих нанимали ему родители, а по достижении семнадцати лет отец снабдил его средствами и отправил в путешествие по белому свету с условием, что из каждого большого города, в каком остановится, сын будет слать ему грамоты. Лель посетил Константинополь, Рим, Флоренцию, Венецию, Геную, и вернулся умудренный (и сразу по возвращении вступил в скандальную связь с высокородной особой, и отцу его пришлось идти на поклон к Ярославу – улаживать и заглаживать. Об этом эпизоде своей биографии Лель умолчал по вышеуказанной причине). Ширин же по понятным причинам свою биографию скрывала, а Лель не настаивал – ему было неинтересно, не говоря уж о том, что рассказывать Ширин не умела. Попыталась было рассказать об истории Моровичей и учрежденной семенем олеговым страшной несправедливости, но вовремя заметила отсутствующий взгляд Леля. Он спохватился, стал делать внимательные глаза, но было поздно.

И все-таки он ей нравился.

И поехали они дальше. Сделался вечер. Некоторое время луна освещала тропу, но вскоре небо затянулось тучами и пошел холодный, сильный дождь, и оказался гораздо неприятнее снега. Лель велел Ширин замедлиться. Теперь они ехали шагом. Неизвестно, как юный охотник ориентировался в темноте – но, очевидно, как-то это у него получалось, поскольку через некоторое время, пристроившись рядом с конем Ширин, он взял его под узцы – и они съехали с тропы, и в ярком свете молнии Ширин увидела маленький домик с одним окном и одной дверью. Гром грянул так шумно и расхлябисто, что Лель не услышал крика Ширин. За домиком оказалось стойло, в которое поместились обе лошади. Непонятным образом в полной темноте Лелю удалось снять со стены стойла факел и даже зажечь его. В наглухо запертом и обитом жестью ящике в углу нашелся для лошадей овес. Очевидно, домок посещался часто.

– Да, – подтвердил Лель. – Раз в неделю кто-нибудь да бывает.

Внутри было сыро. Наличествовала лежанка, на лежанке солома. Но была и печь. Лель развел огонь, достал из сумы веревку, завязал узел на крючке, торчащем из одной стены, протянул поперек помещения, укрепил второй конец на ставне, быстро стянул с себя все, кроме рубахи, и развесил мокрую одежду перед огнем. Затем стянул через голову и рубаху тоже. Ширин стеснялась и подозревала, что Лель только того и ждет, чтобы она разделась. Он отлучился – выставил за дверь какие-то глиняные плошки.