Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот в то субботнее утро Кан проворно перемещался по коридорам, туда-сюда, между четырьмя отдельными встречами.
Вскоре нрав Гатти-Касацца остыл, и он удалился, расцеловав Кана в обе щеки. Молодой человек спел арию, получил чек и ушел. Не обращая внимания на пение рядом, президенты двух железных дорог договорились о встрече, и Кан, открыв дверь, свел их вместе. Ри предложил купить акции железной дороги Лори по такой щедрой цене, что Лори едва ли смог бы возразить, и крупная железнодорожная война была предотвращена.
Несмотря на великолепное управление Гатти-Касацца, у Met постоянно не хватало денег, и Отто Кан оказался столь же искусен в сборе средств, как и в общении с прессой. Особенно хорошо ему удался прием «сопоставления подарков», который, конечно же, успешно использовал Шифф. На каждый крупный подарок он отвечал таким же подарком. Уже в 1909 году, спустя год после того, как Гатти-Касацца стал сотрудником Метрополитен-музея, Кан мог написать в правление Метрополитен-музея: «Прилагаю два чека по 50 тыс. долл. от г-на Вандербильта и от себя лично», а месяцем позже: «Прилагаю два чека от себя и г-на Вандербильта на сумму 25 000 долл. каждый». В следующем году он написал: «Прилагаю свой чек на 43 375 долларов США....».
Его подарки Метрополитен-опере стали составлять не менее 100 тыс. долл. в год. В 1932 году молодой композитор прямо спросил Кана, сколько всего он пожертвовал Метрополитен-опере, и тот ответил со свойственной ему приятной сдержанностью: «Для вашего личного и конфиденциального сведения могу сказать, что мои усилия, так или иначе направленные на помощь Метрополитен-опере, обошлись мне более чем в два миллиона долларов».
Однако коллеги по совету директоров называют несколько более высокую цифру — 2,5 млн. долларов. При этом и они, и Отто Кан, похоже, забыли о двух довольно важных пунктах: о миллионе с лишним долларов, который Кан потратил на неудачную попытку разместить труппу в новом оперном театре, и о 1,2 млн. долларов, которые он заплатил Оскару Хаммерстайну за здание Манхэттенской оперы, чтобы устранить конкурентов Метрополитен-опера.
В 1917 году Отто Кан получил ложу в «Бриллиантовой подкове» — событие, которое газета New York Herald сдержанно назвала «примечательным», учитывая вероисповедание Кана, и которое, по всем разумным меркам, несомненно, давно назревало. Это была ложа № 14. Якоб Шифф, отмечает «Геральд», при всей своей филантропической деятельности, хотя и являлся американским гражданином с 1870 года, никогда не имел права владеть ложей, хотя ему и разрешалось арендовать «ложу 18 для некоторых представлений».
С присущим ему апломбом и знанием дела Кан не отказался от предложения ложи. Он благосклонно принял его. Но он продолжал сидеть в директорской ложе, где сидел всегда. Новая ложа, пояснил он, будет предоставляться во временное пользование иностранным гостям, посещающим город.
Это был, пожалуй, самый великий жест, который он мог сделать. В нем были и терпимость, и остроумие, и легкая насмешка. Каким-то образом этот жест сделал банальность антисемитизма еще более очевидной, и в то же время стало ясно, что для некоторых евреев некоторые из прочных социальных барьеров, возводившихся на протяжении двух поколений, рушатся, выходя из моды.
40. «ЗЛОВЕЩАЯ ТРАНСМУТАЦИЯ»
«Отец, мы не должны больше так поступать», — шептала Фрида Шифф Варбург Якобу Шиффу. Это было летом 1915 года, семья находилась в Бар-Харборе. Когда они с отцом прогуливались по тенистой улице городка и разговаривали, Фрида заметила, что люди бросают на них странные и враждебные взгляды. Она поняла, что это потому, что они говорили, как всегда, по-немецки. С того дня Шиффы и Варбурги больше никогда не говорили по-немецки на публике.
Первая мировая война оказала глубокое и тревожное воздействие на немецкую еврейскую толпу и стала, пожалуй, самым серьезным испытанием ее эмоциональной устойчивости со времен прибытия отцов-основателей на американские берега. Среди наиболее глубоко переживавших это событие был Якоб Шифф. Ему было уже шестьдесят восемь лет, и он начинал показывать свой возраст. У него появилась пробочная сухость, жесткость и корка, нежелание менять свои взгляды. Он привык ежегодно принимать воды в Мариенбаде, и мысль о войне между его приемной страной и родиной приводила его в ужас. Поначалу ему казалось, что война затеяна против него лично, чтобы доставить ему неудобства и нарушить его привычный уклад жизни.
За последние годы ему пришлось многое пережить. В частности, у него начал отказывать слух, а поскольку он был слишком горд, чтобы признаться в своей неспособности, произошло несколько печальных и неловких событий. В свое время он пригласил президента Теодора Рузвельта выступить на банкете в честь одного из своих благотворительных фондов, и Рузвельт, рассказывая о своем назначении в 1906 году Оскара Страуса в свой кабинет, сказал: «Когда эта страна оказала мне честь сделать меня президентом Соединенных Штатов, я, конечно, сразу же позвал к себе моего хорошего друга Оскара Страуса и попросил его стать министром торговли. Это не было вопросом религии, политики или угодничества перед какой-либо определенной группой. Это был просто вопрос лучшего человека для этой работы».
Шифф, который ничего этого не слышал, поднялся на ноги и сказал: «Президент Рузвельт в прошлом был настолько любезен, что удостоил меня своим доверием, и для меня было большой радостью, когда, став президентом, он сказал мне, что хотел бы иметь в своем кабинете представителя еврейской национальности. Он спросил меня, кто мог бы стать лучшим кандидатом, представляющим наш народ. Я без колебаний сразу же сказал, что Оскар Страус — идеальный человек, и, полагаю, в результате он сразу же назначил г-на Страуса министром торговли».
Бедняга Шифф, когда ему потом рассказали о случившемся, пришел в ярость и стал отрицать, что когда-либо делал подобное заявление, хотя, конечно, тому были сотни свидетелей.
Первое десятилетие ХХ века принесло и другие проблемы. Паники возникали с пугающей частотой. В 1903 году произошла так называемая «паника богачей», вызванная манипуляциями с акциями U.S. Steel, когда они упали с $58 до $8, унеся с собой большую часть рынка. Затем, четыре года спустя, паника 1907 года грозила разрушить всю структуру Уолл-стрит. Эти паники, естественно, привели к более громким разговорам о необходимости «банковских реформ» и создания централизованной резервной банковской системы.[52] В шуме после паники 1907 года было почти забыто, что Джейкоб Шифф некоторое время призывал к радикальной банковской реформе и называл американскую денежную систему «позором для цивилизованного сообщества». Вместо этого, как это обычно
