100 великих литературных героев - Виктор Еремин

В третьем томе романа Лев Николаевич дал ключ к такому видению.

В начале Первой части тома сказано: «Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.

Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.

Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.

Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка…». [298]

В начале Третьей части тома Толстой развил эти идеи. «Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого-то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.

Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.

Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса…

…В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.

Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.

Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.

Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого-нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.

Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.

Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно-малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории…

Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний».

Таким образом, в каждом герое романа писатель пытался исследовать его место в рое (Мiре), основополагающей частью которого является народ. Не секрет, что именно в процессе работы над романом «Война и мир» Толстой сформировался как великий философ-богоискатель – фаталист и пессимист, страдающий от нравственной деградации современного ему общества. Именно в «Войне и мире» писателем были определены возможные пути духовного спасения Мiра. Идеи эти были вложены Львом Николаевичем в уста народа, воплощенного в образе Платона Каратаева – главного героя романа. Все мнимо главные герои «Войны и мира» и производны от него, и продолжаются в нем. Понять Каратаева значит понять и семью Ростовых, и семью Болконских, и Пьера Безухова. Наверное, потому и кажется высосанным из пальца бесконечное число характеристик, данных им литературоведами в отрыве от Платона Каратаева.

Именно Платон Каратаев стал базовым героем, открывшим противостояние Льва Толстого и официальной Русской православной церкви. Именно с этой вершины наидобродетельнейшая глубоко порочная душа Льва Толстого низверглась в бездну мании величия: провозгласив идею непротивления злу силой, писатель встал на путь творения «нового» религиозного учения – «истинного» православия, а себя возомнил чуть ли не мессией, учителем жизни. И Толстому действительно стали поклоняться чуть ли не как божеству.

При этом Лев Николаевич до мозга костей оставался аристократом, непреодолимо далеким от судеб простых людей. В «Войне и мире» простой люд в изображении писателя остался всего лишь его представлением о простом люде России. Потому и Платон Каратаев в романе более похож на философскую схему, чем на человека, и его философия непротивления, призванная быть философией народа и Мiра, осталась мертворожденной, к России (впрочем, как и к любому другому Мiру) никакого отношения не имеющей. И это еще один парадокс смущенной души гения – живые герои, существующие в мертворожденной философии богоискателя-еретика, претендующего на истинное понимание Христова учения.

Как уже говорилось выше, нельзя обойти вниманием продолжение «Войны и мира» – роман «Пьер и Наташа». Нельзя, потому что это, пожалуй, единственная в истории нашей литературы попытка продолжить классическое творение, предпринятая не окололитературными халтурщиками, а неординарными личностями, талантливейшими писателями конца XX столетия. Попытка провальная, поскольку продолжение органически не могло встать под покров Платона Каратаева, следовательно, в нем не могла появиться самая объединительная философская основа Мiра-роя и населявших его героев. Вместе с тем оригинальность и значимость романа Старостина—Васильевой заключается в том, что, благодаря великой эпопее Льва Толстого, авторы создали не имеющую аналогов фактическую энциклопедию заблуждений и идейных фальсификаций, сочиненных советской столичной интеллигенцией в эпоху ликвидации социалистических отношений в нашей стране. Позднее авторы «Пьера и Наташи» раскаялись во многих сделанных в романе философских выпадах, но документ эпохи сохранился, и ему еще предстоит стать объектом внимательнейшего изучения для историков будущих времен.

Анна Каренина

Публикация романа «Война и мир» была завершена в 1868 г. А уже 24 февраля 1870 г. Софья Андреевна Толстая записала в своем дневнике: «Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что, как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины». [299]