Собрание сочинений. Том 1 - Петр Павленко

— А все Янков спилил. Музыку их слушал, — смеется Шлегель.

— Как агрономы твои? — спрашивает он Марченко.

— Опыты не плохи. Овощь растет превосходно, а вот с хлебом беда — вымокает.

— Осенью, имей в виду, снимем тебя с хлебного снабжения, — говорит Шлегель, — поднажми на агрономов. Слово мое твердо.

— Тогда снимайте меня самого, отдавайте под суд, с ума вы там посходили, в крае, — руки Марченко так дрожат, что он не в состоянии закурить. — Апельсины тебе, может, еще надо?

— Слыхал, что в Маньчжурии делается? — спрашивает Шлегель. — Как ударят по нашей границе — так обходись своим хлебом, ни грамма не дадим, понял?

— Им что! Они хоть завтра стукнут.

— Ну, значит, с завтрашнего дня и ешь, что посеял.

— В какое дело вы меня бросаете! — шопотом произносит Марченко. — Все придется остановить, все. Одна будет думка теперь — хлеб. А разве я для хлеба город строил? Я заслужил, чтобы мне хлеб подвезли.

Янков сказал, откашливаясь:

— У меня, Генька, хуже твоего положение. Ты на обжитом месте, а я… — он покачал головой, — и чего только с нами не бывает, скажи, пожалуйста. Изо льда мосты и острова буду теперь я делать.

— Ты?

— Я. Зверичев выдумал — изо льда разную чертовщину строить.

Марченко поглядел на него тусклым взглядом, грустно спросил:

— Какую такую чертовщину?

Янков стал объяснять, сначала смущенно, а затем оживляясь:

— Зверичев решил претворить в жизнь проект германского инженера Герке, предлагавшего строить пловучие острова из льда при помощи мощных холодильных машин. Схематически план постройки ледяного острова, — объяснял Янков, — заключается в следующем: мощный пароход-рефрижератор выходит в океан, имея на борту необходимое количество тонкостенных стальных или алюминиевых трубок, которым придана форма зигзагообразно изогнутых отдельных звеньев-блоков.

Некоторое количество таких блоков на поплавках спускается на воду, и через них пропускается холодильная жидкость. Трубы обрастают льдом, образуя основу будущего острова. Как только полученный ледяной блок достигнет достаточной пловучести, к нему подводятся новые звенья труб и продолжается дальнейшее наращивание острова до нужных размеров.

Сверху ледяной остров покрывают тепловой изоляцией и бетонируют. На бетонированную поверхность может быть нанесен слой земли и разведена растительность. В первую очередь строят холодильную станцию, а затем — что угодно.

По подсчетам Зверичева, для поддержания острова в замороженном состоянии нужен ничтожный расход энергии, так как благодаря малой теплопроводности льда достаточно охлаждать лишь наружные и соприкасающиеся с водой поверхности острова.

Источником энергии для холодильных машин служит обычное топливо. Более целесообразно использование разности температур на поверхности океана и на большой глубине, по методу Клода и Бушеро.

— Обоим не легче, — сказал Марченко, выслушав его повествование.

Но Янков был уже в том блаженном состоянии одержимости, которое свойственно всем, начинающим новое и еще не всем понятное дело.

— То есть как же не легче! — закричал он, и седые волосы его вздрогнули.

Он не понял, что Марченко имел в виду свои горести.

— Да ты ж вертани мозгами, чудак.

И, не обращая внимания на рассеянность Марченко, он обгорелою спичкой стал чертить на скатерти квадраты и ромбы. Дело было не в островах, а в ледяных плотинах для электростанций, постройку которых Зверичев проектировал подобным же образом.

При постройке плотины возможность спустить холодильные трубы не только до дна, но и в самое дно реки или пролива обеспечивает получение прочного, и устойчивого фундамента плотины, отпадают расходы на дорогие и медленные кессонные работы, миллионы кубометров бетона и громадные земляные и скальные работы. Зверичев считал, что на постоянное подмораживание плотины потребуется такая ничтожная энергия, стоимость которой позволит использовать его метод даже в Средней Азии, не то что на Дальнем Востоке.

Зверичев проверил расчеты на ряде опытных сооружений в Татарском проливе и затем смело перенес их на сооружение островов — зверобойных и рыболовных баз, решив проблему установки островов на мертвые якоря.

— Стой! — Марченко взял другую спичку и зачеркнул ею квадраты, нарисованные Янковым. — Дай-ка основные цифры по плотинам. На память не можешь? Ладно. А за проектировку возьметесь?

Он поднял глаза на Шлегеля, с улыбкой глядевшего на него из-за спины Янкова.

— Тут что-то есть, — моргнул он. — Если б мне… — он набросал на скатерти несколько цифр, — если бы мне таких две плотники, я бы, знаешь, и с хлебом вылез. Шутя!

Он опять что-то посчитал, задумался, потом осторожно приподнял скатерть за края, сложил ее вчетверо и запер в письменный стол.

— Ну, только если ты меня зря распалил, Гаврило Ефимыч, — смущенно сказал он Янкову, — тогда и знакомы не будем.

Гости стали прощаться.

Шлегель и Луза влезают в теплый рольс-ройс. Пурга, пурга, все в снежной пыли, мир исчез. Но шоссе освещено электричеством. Тусклый огонь ламп виден едва-едва, но все же виден, и Шлегель мчится в вихре снега и мрака. Вот такое же шоссе строится сейчас на Дальнем Севере, и не пройдет года — рольс-ройс его появится на Чукотке, среди стойбищ, переходящих в деревни, и сел, вырастающих в города.

У него начинается сердцебиение, когда он вспоминает о том, сколько ему предстоит еще построить и создать, сердцебиение нетерпеливого человека. Он глядит на тайгу, на дорогу, на поселки строителей, на первые избы охотников, вышедшие из лесу к большой и веселой дороге, и видит то, чего еще нет и в помине, — не тайгу, не зачатки сел, а город на перекрестке дорог, авторемонтную базу левее, за речкой, и великолепный постоялый двор, гостиницу на месте широкого луга. Их еще нет, но жизнь научила видеть и ощущать задуманное, как нечто уже существующее реально.

Так вырастали образы школ и больниц в еще не обжитых таежных местах, и для этих школ и больниц подбирались люди, для людей планировался быт, и архитекторы спорили о стиле города, а хозяйственники прикидывали в уме, как будет трудиться будущий город. Но там еще гудела тайга. Когда же первый топор врезался в дерево, все появлялось сразу и в диком (так казалось со стороны) хаосе валилось на стройку. Парикмахер приезжал раньше повара, и сберкасса открывалась, не ожидая столовой, клуба или больницы. Вдруг появлялись актеры или писатели из столицы. Вместе с бетономешалкой привозили рояль. Но город был давно уже ясен. Учреждения стремились в него, перегоняя одно другое, как нетерпеливые зрители врываются в театральный зал и на мгновение создают толчею у входа…

Через восемь часов Шлегель входит в свой кабинет, слегка усталый, но бодрый. Не приступая к делам, он звонит по телефону к Марченко и говорит ему, прикрыв рукой трубку:

— Ехал я, вспомнил Шотмана. Помнишь, геройством считалось проехать в такую пору, а теперь, — он тихо смеется, — что мы теперь должны сделать, чтобы оказаться героями. А?

И он слышит, как, вздохнув, отвечает Марченко:

— Соответственно вооружению и будем совершать что-нибудь, Семен. Совершим чего-нибудь. Старики, что ли?

А над краем пурга, вьюга, колобродит отходящая зима, трещит и крошится лед на реках, и Луза, охотник по крови, чувствует скорую весну. Зуев в Николаевске-на-Амуре распорядился, наверно, приготовить флигель для приезжающих и до глубокой ночи сидит в радиоузле, сторожит новости, прикидывает в уме, когда кто приедет. Заворошился Звягин во Владивостоке, гонит, небось, телеграмму за телеграммой, спешит начать научную свою веселую весну экспедицией.

В эту зиму весны ожидали с осени. Весна готовилась шумная, небывалая. Народ прибывал всю зиму, и благодаря дорогам оживление началось с января, а кое-где не прекращалось и с октября. Теперь зима не мешала темпам. Ее опоясали дорогами, пронизали авиалиниями, но, как ни была она оживлена, а может быть, именно благодаря этому ее оживлению, весны ожидали какой-то чудесной, еще небывалой.

Труднее всего было у Шершавина, на границе. Пора строительства укрепления давно прошла, уехали инженеры, и началась строгая жизнь крепости, глубоко закопанной в землю. Так, впрочем, продолжалось недолго.

Одна за другой пошли провокации на границе. Белогвардейцы обстреливали колхозников, японцы ежедневно «исправляли» пограничную черту, ссылаясь на давние договоры. Не было ночи без выстрелов. Пограничники работали, как на войне, без сна, без отдыха. То прибежит на рассвете истерзанный китаец, моля о приюте, то проберется доведенный до отчаяния окровавленный японский солдат и требует убежища, то, наконец, перейдет границу маньчжурская часть, перебившая своих командиров, а за нею вдогонку японский отряд — и на переднем пограничном плане завязывается краткое, но ожесточенное сражение.