Андерманир штук - Евгений Клюев

– Лев, я что подумала, – Лиза ворвалась так внезапно, что дед Антонио, тоже хотевший что-то сказать, поперхнулся первым же слогом. – Я, пожалуй, и Сэма с собой заберу, можно? Ему здесь тоже ведь нечего делать будет: совсем ведь от «дури» человек пропадает.

– Конечно, забирай. Ты чем сейчас занимаешься?

– Новую Москву по памяти рисую – все эти теремки. И знаешь, как забавно – сквозь них тоже что-то все время проглядывает… какие-то прямолинейные сооружения, монументального такого типа: советская неоклассика, поздняя, сталинские дома или наподобие. Очень трудно рисовать, потому что сооружения эти гораздо больше теремков.

– Понятное дело, больше, – усмехнулся Лев.

– Ненавижу позднюю неоклассику, – буркнул дед Антонио. – А вообще, все ведь так и начинается: с постройки отдельных домов. Потом кварталы, потом улицы, потом районы… И потом карты устаревают.

До Усиевича добрались к ночи.

Полежав на диване с полчаса и попив чаю с крекерами, Лев бодро отчитался:

– Я готов. Уходим?

– Каланхоэ бы полить в моей комнате.

– Каланхоэ с собой заберем, – успокоил его Лев. – Так тебе спокойнее будет: подумаешь, не велик груз.

Он зашел в комнату деда и взял в руки горшок с каланхоэ.

Комната была единственной в квартире, где сохранялся порядок. У себя Лев не убирал уже давно – с тех самых пор, как Лизу удалили из поля его зрения. А вот к деду постоянно наведывался. Здесь все было как прежде, несмотря на то, что дед часто ворчал: устроил, де, мемориальный музей из моей комнаты. Но именно здесь жил Лев сейчас, один, без Лизы. Лиза – вот тоже, смешная! – всегда боялась заходить «к деду». «Да ну, – говорила, – еще превратишься в кого-нибудь!» А комната и в самом деле была полна цирковых атрибутов: чемоданчики, саквояжи, зонтики, шляпы, трости, перчатки, пестрые платки (Лев вытряхивал платки по ночам с балкона и потом снова развешивал их по широкой спинке дедова дивана), ящики и ящички, коробки и коробочки, рулоны разноцветной бумаги, бумажные цветы, сосуды самой разнообразной формы…

– Единственное, чего жалко, – это твоей комнаты, – признался Лев. – У меня даже в носу щиплет… столько ведь лет, деда!

– Может, останешься пока? – струсил дед Антонио.

– Ты конкретно чего боишься-то?

– Конкретно – я всего боюсь… – В голосе деда Антонио была совсем легкая усмешка. – Когда речь о тебе идет. – Это уж без усмешки. – Когда другие уходили…

– Так другие не туда уходили, дед Антонио! – беспечно отозвался Лев. – И я ведь не вслед за ними пойду, экий ты… Я вот сейчас квартиру изнутри запру – и пойду. А другие все – они наружу уходили.

– Ну, запирай, – решительно сказал дед Антонио. – Креста на мне нету.

Лев вышел в прихожую и вернулся со словами:

– А вот, господа, андерманир штук, другой вид… Ну деда, чего ты так драматизируешь, эй!

Потом он слазил на самую верхнюю из книжных полок и достал из-за книг папку. Папку и тоненькую блестящую полоску – браслет в виде золотой веточки. Тайком от деда, словно тот мог видеть его, Лев быстро опустил веточку в нагрудный карман рубашки.

На счастье.

Или на всякий случай.

Карту Пал Андреича он рассматривал вчера вечером, и тогда ему опять показалось, что она увеличилась в размерах. Сегодня карта выглядела еще больше, словно Москва выросла за ночь… впрочем, кухонного стола хватило, чтобы на нем разложить ее всю – всю Москву? Но всей Москвы не бывает!

Горшок с каланхоэ Лев поставил на самый краешек и этак его приобнял – левой рукой.

– Значит, деда… – Лев не видел ничего, кроме слипшихся друг с другом разноцветных точек. – Если тут у нас верх, то есть север, то все очень просто… внизу юг, запад слева, восток справа, делов-то! Когда Лиза в первый раз Magic Eye принесла, все так же и выглядело: не-по-нят-но.

– Погоди, Лев. Маме не позвоним?

– И что скажем? Поздно уже, второй час. Лиза завтра прилетит и все объяснит. Да и собраться маме будет надо: хоть маленький чемоданчик с одеждой, с парфюмерией, ты ли маму не знаешь? Если там, например, опять какой-нибудь роман предстоит… никто ж не застрахован!

– Иногда мне так грустно, что я не принадлежу к вашему обманутому поколению! – сказал дед Антонио. – Больно уж хорошо как-то вы мир видите…

Карта лежала на кухонном столе и – как всегда – жила своей жизнью. Точки то вспыхивали, то гасли – вроде огоньков в ночных домах Москвы. Лев неслышно вздохнул и расфокусировал взгляд.

– Хорошо бы, конечно, – мечтательно произнес он, – там планета Сатурн – с кольцом вокруг брюшка. И далекие горы с зубчатыми вершинами. И всадницы на крылатых конях. Но там ведь не так?

– Не вполне так. – В голосе деда Антонио была теперь уже спокойная улыбка. – Не вполне так, но тоже неплохо… Там у тебя перестанут болеть глаза…

– …и я снова увижу тебя?

– И ты снова увидишь меня. Меня и другие сны. А Сны – хорошее дело, поверь мне. И пространство, новое, я тебе гарантирую – новехонькое! Ну, все… спи, Лев. Спи, я сейчас тебе – колыбельную твою, слушай:

А вот, господа, андерманир штук – хороший вид, город Палерма стоит, барская фамилия по улицам гуляет и нищих тальянских деньгами оделяет.

А вот, извольте видеть, андерманир штук – другой вид, Успенский собор в Москве стоит, своих нищих в шею бьют, ничего не дают.

А вот андерманир штук – другой вид, город Аривань стоит, князь Иван Федорович въезжает и войска созывает, посмотри, как турки валятся, как чурки.

А вот, государыни, андерманир штук – еще один вид: в городе Цареграде стоит султан на ограде. Он рукой махает, Омер-пашу призывает: «Омер-паша, наш городок не стоит ни гроша!» Вот подбежал русский солдат, банником хвать его в лоб, тот и повалился, как сноп.

А вот, друзья, андерманир штук – город Вена, где живет прекрасная Елена, мастерица французские хлебы печь. Затопила она печь, посадила хлебов пять, а вынула тридцать пять. Все хлебы хорошие, поджарые, сверху пригорели, снизу подопрели, по краям тесто, а в середине пресно.

А вот, господа, андерманир штук – город Краков. Продают торговки раков. Сидят торговки все красные и кричат: раки прекрасные! Что ни рак – стоит четвертак, а мы за десяток дивный берем только три гривны, да каждому для придачи даем гривну сдачи.

А вот андерманир штук – город Париж, поглядишь – угоришь, где все по моде, были б денежки в комоде, барышни на шлюпках, в широких юбках, в шляпках модных, никуда не годных. А кто не был в Париже, так купите лыжи: завтра будете в Париже.

И, прижав к груди каланхоэ, Лев растворился в мерцающих точках карты.

«Да не может ловець осочити слЂда его», – беззвучно напомнил он себе и деду Антонио.

Резь в глазах пропала. Очертания проступили сразу же – начав неспешно громоздиться друг на друга, соединяться и разъединяться снова. И он тоже стал очертанием… – здесь, где чередовались кружки площадей, полоски улиц и переулков, пятнышки парков, прямоугольники жилых кварталов, а также набранные мелким шрифтом слова.

Одним из слов стал и он.

Да он и всегда был только словом.

Словом ЛЕВ.