Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И снова в ее сознании всплыло лицо Сергея. Всплыло таким, каким она видела его, когда они однажды поссорились с Игорем. Это было три года назад. Они гостили у друга Игоря на даче в Абрамцеве, где еще с тридцатых годов обосновались художники, академики, артисты… Друг Игоря (теперь она уже не помнит его имени) был хорошо знаком с сыном художника Павла Радимова, в свое время широко известного не только как талантливый живописец, но и как последний — после Ильи Репина — председатель товарищества художников–передвижников и основатель Ассоциации художников революционной России. На его огромном дачном участке с красивыми аллеями лип, кленов и белоствольных берез действовала постоянная выставка, двери которой были открыты для всех, кто любит искусство. В летние месяцы, особенно в воскресные и субботние дня. на даче Радимова было паломничество приезжавших на выходные дни автотуристов и отдыхающих абрамцевского дома отдыха. В одно из таких теплых и солнечных воскресений сын Павла Радимова пригласил Игоря, Сергея и Веронику посмотреть картины знаменитого художника. Больше часа они любовались пейзажами то буйно зеленого, то утопающего в сугробах Подмосковья, то видами минаретов знойной Бухары, то безлюдными берегами раздольной Волги… После осмотра выставки, распрощавшись с сыном художника, они спустились через рощицу белоствольных берез, растущих веселой молодой стайкой на откосе дачного участка, ярко освещенного солнцем, и решили выйти к речушке Воре через калитку запасного входа. И тут надо же случиться беде. Первым с дачного участка вышел Сергей и, не дождавшись, пока выйдут Игорь и Вероника, нечаянно захлопнул за собой калитку Замок калитки был какой–то замысловатый: с зубчатым колесиком, скользящим рычажком и защелкой–фиксатором. И все было бы нормально, если бы не широко раскрытые в страхе глаза Сергея и его тревожный крик: «Быстрее!.. Собака!..» Испуганный взгляд Сергея скользил куда–то вдаль, через плечо Вероники. Как по опасной и грозной команде Игорь и Вероника повернулись, и их сковал ужас: с горы с басовито–львиным рыком неслась здоровенная дворняга. Несколько минут назад они видели ее на цепи у будки и, сопровождаемые надсадным лаем, опасливо обошли.
Может быть, и успела бы Вероника сдвинуть защелку калитки и крутануть зубчатое колесико замка, если бы сын художника час назад не рассказал им, что злее Буяна нет пса во всем Абрамцеве: в прошлом году он чуть не разорвал немецкую овчарку — спасибо, что вмешались люди с кольями.
И сейчас Вероника помнит полные ужаса глаза Игоря, его пепельно–серое лицо. Не дожидаясь, пока Вероника откроет замок, гонимый ужасом и страхом, он в какие–то доли секунды перемахнул через ветхий забор, оставив ее на растерзание разъяренного пса.
Инстинкт спасения выручил и Веронику. Когда Буян с волочащейся за ним цепью был от нее в каких–то восьми — десяти шагах, она оторвала от замка руки, приникла грудью к калитке и, просунув руки между штакетинами, плотно прижалась к ней. Она не видела, как подскочивший к ней Буян рванул клыками ее ногу, дикая боль в икре правой ноги и что–то горячее, стрельнувшее вверх от раны, заставило ее закричать. Краем глаза она видела, как пес стремительно отскочил от нее, пригибая голову, с рыком пробежался вдоль забора и снова, гремя цепью, кинулся к ней. Но не успел: с вырванной штакетиной в руках Сергей прямо с калитки прыгнул на пса и, наверное, испугал его. Но Буян успел вонзить свои клыки в бедро Сергея.
Неизвестно, чем бы закончился этот поединок разъяренного пса и двух безоружных и растерявшихся людей, если бы не сын Радимова, который с истошным криком «Буян!.. Буян!.. Ко мне!», с увесистой палкой в руке несся по тропинке с горки через березовую рощицу.
А минут десять спустя, когда на берегу Вори Сергей обмывал водой из родничка рану Вероники, Игорь, видя, как тот, еще не в силах побороть дрожь в теле, перевязывал рану разорванной на ленты белой рубашкой, — чтобы хоть как–то объяснить свою трусость, стараясь побороть еще не отпускающий его страх, не глядя на Сергея и на Веронику, как бы оправдываясь, сказал:
— У меня с детства патологический страх к змеям и собакам. — Видя, что Сергей, перетягивая икру Вероники, сделал вид, что не слышит его слов, он спросил: — А у тебя, Сережа, есть перед чем–нибудь врожденный, патологический страх?
— Есть! — сквозь зубы процедил Сергей.
— Перед чем? — словно обрадовавшись, спросил Игорь, и на лице его засветился луч надежды, что друзья простили его за недостойный для мужчины поступок: в опасную минуту он оставил в беде беззащитную девушку.
Сергей ответил не сразу. Он еще с минуту возился с повязкой на ноге Вероники. Потом поднял на Игоря глаза, полные осуждения и даже брезгливости.
— Да, у меня тоже есть один врожденный патологический страх.
— Перед чем? — теперь уже с верой, что он прощен другом, спросил Игорь.
— Перед трусом и предателем!
Эти слова, брошенные сквозь зубы, обожгли Игоря. Всю вторую половину воскресного дня пребывания в Абрамцеве эти два слова — «трус» и «предатель» — как бы впечатались в мозг Игоря. Об этом Вероника догадывалась не только по его лицу и по скользящему мимо Сергея взгляду, а особым чутьем тайно влюбленного человека улавливала, что Игорь мучается, что он сам для себя ищет объяснения своему позорному поступку.
Ложа в постели с закрытыми глазами, Вероника в мельчайших подробностях вспоминала тот злополучный солнечный день, проведенный в Абрамцеве, после которого они с Сергеем в течение месяца ездили в лечебницу, где им делали уколы против бешенства. И совсем не потому, что Буян был бешеной собакой; на этом настояла бабушка Вероники. А Сергей, пользуясь случаем быть чаще рядом с Вероникой, без всяких родительских настояний и врачебных предписаний прошел вместе с ней полный курс лечения.
И вот теперь эта ночь… «Зачем она?.. К чему она приведет?.. Что она мне дала?.. — мучила себя в раскаянии Вероника. — Ведь я уже жена Сергея… Но это чепуха… Скоро, месяца через три–четыре, он приедет в обещанный ему отпуск, и я буду смотреть ему в глаза как жена достойного мужа, как мать его ребенка…»
Вероника и раньше знала, что Игорь, несмотря на ее тайные вздохи и муки тоски по нему, всегда был к ней равнодушен, и всякий раз, когда был случай похвалить ее как хорошего, верного друга и компанейского товарища,
