50 знаменитых любовников - Елена Васильева

Для Модильяни судьба уготовила тяжелую, неприкаянную, полную поисков своего пути жизнь. Первой почувствовала это его мать, Евгения Гарсен-Модильяни. Амедео появился на свет 12 июля 1884 г. как раз в тот момент, когда в Ливорно в дом его родителей явились судебные исполнители, чтобы забрать за долги имущество этой несчастной еврейской семьи. По итальянским законам вещи роженицы были неприкосновенны, и поэтому на кровать к мучающейся женщине родственники свалили все самое ценное, что было в доме. Мать увидела в этом дурное предзнаменование для новорожденного. Дэдо, так ласково звала она сына, был четвертым и самым любимым ребенком в семье. Мать он обожал всю жизнь за ее редкостные человеческие качества характера и ум. Своим образованием Амедео был обязан только ей. Евгения Гарсен, воспитанная в атмосфере полной свободы, в среде, где больше ценился ясный ум и талант, чем деньги, сумела сохранить эти качества и привить их детям в тягостной атмосфере семейства Модильяни, где кичились, что когда-то были «банкирами пап».

Отца Амедео не любил. Неудачливый коммерсант Фламинио Модильяни торговал дровами и углем и владел скромной маклеровской конторой, связанной с добычей серебра на Сардинии, но вести дела не умел. Надеяться, что он обеспечит семью, жене не приходилось. И она, чтобы прокормить себя, своих сестер, престарелого отца и детей — Эммануэле, Маргариту, Умберто и Дэдо, — взяла в свои руки спасение разоренного дома. Великолепное знание европейской литературы и нескольких иностранных языков позволило ей с успехом заняться переводами и одновременно давать уроки детям. Вскоре она организовала на дому настоящую частную школу французского и английского языков, пользовавшуюся большой популярностью в городе. Для какого-то американца, решившего заняться литературоведением, Евгения Гарсен готовила многочисленные статьи, что позволило тому получить университетскую кафедру. Амедео рос в творческой обстановке. Впоследствии, уже живя в Париже и потрясая всех знанием языков, литературы и общей эрудицией, он с гордым смешком заявлял, что это естественно для «сына и внука банкиров» по отцовской линии и потомка философа Баруха Спинозы по материнской (его прабабка была урожденной Спинозой и, возможно, состояла в родстве с семьей философа, у которого не было детей).

Евгения Гарсен внимательно следила за развитием сына. Когда ему исполнилось два года, она записала в дневнике, что он «немного избалован, немножко капризен, но хорош собой как ангелок». Дэдо был скорее очаровательным чертенком, вспыльчивым и неуравновешенным, и только рядом с матерью оставался тихим и послушным, боясь огорчить ее. Лишь благодаря этому он успешно сдавал экзамены в лицее при всей его неохоте к учебе. Любимым занятием мальчишки было чтение. Философские книги Ницше, Бергсона, Д’Аннунцио, Спинозы, Уриеля д’Акосты, поэзия Леопарди, Верлена, Вийона, Рэмбо, Данте, Малларме создали отчаянного романтика и упрямого труженика, навсегда внесли смятение в его душу и заставили искать свой единственный, неповторимый путь.

О юном «философе», как звали его домашние и друзья, мать писала в 1895 г.: «Характер этого ребенка еще недостаточно сформировался, чтобы я могла высказать о нем определенное мнение. Посмотрим, что еще разовьется из этого кокона. Может быть, художник?» Она была провидицей. Сын рос слабеньким, часто болел. Плеврит и перенесенный тиф осложнились туберкулезом. Возможно, мать считала, что живопись будет для него лучшей профессией, даже не подозревая, по какому тяжелому пути поведет его талант.

В 1898 г. Амедео, бросив лицей, поступил в мастерскую ливорнского последователя импрессионистов Гульельмо Микели и обрел серьезные технические навыки. Через год обучение было прервано жестокой вспышкой туберкулеза. Лечение на юге Италии затянулось — не без пользы для таланта Амедео. Он побывал с матерью в Торе дель Греко, Неаполе, Амальфи, на Капри, в Риме. Все увиденное произвело на юношу огромное впечатление, и ранней весной 1902 г., утвердившись в своем желании стать художником, он поступил в «Свободную школу рисования с обнаженной натуры», а через год продолжил обучение, но уже в Венеции. Амедео полюбил эти города, а с ними и всю Италию и искусство старых итальянских мастеров — такое поэтичное и тонкое. Его влекла живопись и скульптура, завораживали формы и линии, через которые можно было выразить глубины человеческой личности. Он очень серьезно относился к поискам выразительного языка в своем творчестве.

В этом состоянии смятения в 1906 г. Амедео прибыл в Париж. Мать, никогда не сомневавшаяся в его одаренности, наскребла ему небольшую сумму на первое время. Модильяни появился среди молодых художников, живущих на Монмартре своеобразной колонией, как принц из сказки. Он был ослепительно красив. Черные большие глаза лихорадочно сверкали на матово-смуглом лице, окаймленном слегка вьющимися иссиня-черными кудрями. Его летящая походка, гармоничный облик и «горячий» голос привлекали всеобщее внимание. Он был аристократически вежлив, но в то же время прост и общителен. За южной экспансивностью не сразу замечалась постоянная тревога. Амедео легко сходился с людьми. Обаятельный и умный, он участвовал в постоянных спорах о веяниях современного искусства, живо интересовался творчеством Пикассо, Матисса, Вламинка, Дерена, отстаивал право на существование творений старых мастеров, но сам не примкнул ни к одному из течений. Модильяни искал и совершенствовал свой неповторимый стиль.

Неправдоподобная условность, недосказанность и даже «неточность» имели свою притягательную властность. Плавная мягкая или твердая утрированная линии, «ведущие за собой цвет», создавали ощущение глубины, «видимость невидимого», очерчивали «модильяниевскую телесность». Художник умел заставить краски дышать, пульсировать, наливаться изнутри живым естественным цветом. Его поиски не были художническими ухищрениями. Многочисленные портреты и «ню» (обнаженная натура) получали психологическую определенность, при всей внешней схожести переставали быть бездушными и безликими. В них всегда угадывались «и характер, и судьба, и неповторимость душевного склада» человека. Ведь Модильяни — «великому сострадателю», как его называли друзья, было свойственно «мучительное, напряженное вглядывание в людские души». «Человек — вот что меня интересует. Человеческое лицо — наивысшее создание природы. Для меня это неисчерпаемый источник», — говорил живописец, щедро растрачивая себя. Каждый портрет, каждый набросок становился частью его души, его боли.

Работы Модильяни не были замечены ни в многочисленных Салонах, ни на выставках независимых, ни на персональных выставках, организованных для него друзьями. Он оставался непонятым до конца жизни широкой публикой и богатыми торговцами картинами. Художник никогда не искал выгодных заказов и не опускался до рисования вывесок. Он был нищ материально и богат духовно. И этот разлад между внутренним и внешним тоже сжигал его. Амедео не умел бороться за себя и отстаивать свое искусство, — он жил в нем. Лучшими его друзьями становились такие же отверженные и неприкаянные таланты. Он любил их рисовать, как и простых прачек, белошвеек, циркачек, проституток, цветочниц. Модильяни видел их чистые, незапятнанные бытом и грязью профессий души в сумятице чувств и поступков. Он любил и понимал этих отверженных и возвеличивал своим искусством. Его портреты — это Моцарт и Достоевский в красках.