Серебряный город мечты - Регина Рауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты будешь осторожен.
— Буду, — Дим обещает лихо.
Улыбается так, что я не особо верю.
Но молчу.
Отыскиваю свитер с высоким горлом, дабы яркие пятна спрятать, скрыть от Фанчи или всего мира сразу, потому что это слишком личное, хрупкое, моё. И делиться этим с кем-то я пока не готова, не хочу отвечать на сложные вопросы в тёмно-карих глазах, а потому покрасневшую от щетины кожу я замазываю тоже старательно.
Бесполезно.
Опухшие губы выдают или не они, но… я ловлю знакомый, проницательный, взгляд Фанчи, когда в квартиру меня пропускают, разглядывают, чуть прищурившись и склонив голову на бок, отступают, давая разуться, а после обнять. И в прохладную щеку я её клюю, иду послушно мыть руки, а затем на кухню, где уже варится неаполитанский кофе.
Настоящий.
Выставляется на стол посыпанная белоснежной пудрой бубланина, что с яблоками и, конечно, корицей. Она оказывается перед моим носом, и по руке, не давая дотянуться до пирога, меня привычно хлопают.
— Не порти аппетит. Сначала суп, потом сладости.
— Нравоучения Фанчи, как мне их не хватало, — я, поднимая глаза к потолку, страдаю показательно.
Счастливо.
Улыбаюсь довольно, и ребёнком, когда передо мной ставят тарелку супа и треплют мимоходом по макушке, я себя ощущаю, вылавливаю под снисходительным взглядом разбухшие кнедлички, дабы первыми их съесть.
Рассказываю без запинки про клуб, в котором до утра мы были.
Про подарки и кучу поздравлений, что ещё непрочитанными остались. И ответила я только на звонки Дарийки и тёти Инги, закрыла ладошкой рот Диму, состроила страшные глаза, чтобы он молчал.
Не мешал.
— Мой подарок в спальне, верхняя полка в шкафу. Забери вечером, а пока дай мне свой кофе, — Фанчи требует, вытягивает над столом увешанную браслетами смуглую руку.
Раскрытую ладонь, на которую пустую чашку я осторожно ставлю, смотрю, как она её берет, накрывает, что-то шепча, блюдцем, переворачивает.
И сложный узор рисуется.
Расползается кофейная, чёрная, гуща по тонким стенкам белого фарфора, а Фанчи рассматривает, ломаются линии бровей, и взгляд на меня бросается быстрый, пронзительный. Поворачивается чашка.
— Утром я брала карты, — она произносит тихо, но весомо, так, что я замираю. — Они сказали, за тобой скачет Всадник мечей, а впереди ждёт тяжёлый выбор, от которого не уйти, все перекрестки пройдены.
— А если выбор уже сделан?
— Ещё нет, — Фанчи качает головой, возражает, и иссиня-чёрные пряди волос падают на лицо, расчеркивают его. — Он не пройдет бесследно.
— Фанчи, твои предсказания…
— Твой день рождения, — она перебивает, говорит ломким голосом. — Он всегда был самым важным и светлым праздником, а сегодня мне весь день тревожно, Кветуше.
В её глазах волнение.
Раздумья.
И за руку я её беру осторожно, сжимаю сухую ладонь, худые длинные пальцы, чтобы улыбку через силу выдать, проговорить уверенно:
— Всё хорошо, правда. Нет повода для тревог, карты тоже ошибаюсь.
А я вот вру.
И даже не краснею.
Перевожу разговор, спрашивая про внуков, которые Фанчи ждут больше всех, рисуют плакаты для встречи, и вести себя хорошо они лукаво обещают. Мне пересказывают это, и хмурые борозды морщин на высоком лбу постепенно разглаживаются, приподнимаются в ироничной улыбке углы изогнутых губ.
Наступает почти идиллия, что… обрывается внезапно. Раздается телефонный звонок и голос Мартина Догнал, который просит привезти все медицинские документы и лекарства, оставшиеся у нас дома.
И чем быстрее привезти, тем лучше.
— Хочу удостовериться… — он тянет рассеянно, не поясняет, лишь уточняет деловито. — Так, привезете? Я буду в отделение до шести, у вас есть ещё пара часов.
— Да, конечно, — я отзываюсь торопливо.
Приглушенно.
Оглядываюсь на прикрытую дверь балкона, на котором от Фанчи я скрылась, отозвалась на её молчаливый вопрос, что звонят по работе. И, возвращаясь, я бодро отчитываюсь, что в редакцию уехать надо.
Срочно.
— У твоего Любоша ни грамма совести, — она ворчит, вздыхает грустно. — Мог бы не дёргать хоть сегодня…
— Он просил слёзно. Никто кроме меня не справится, — я заявлю совсем не скромно, снимаю с вешалки стеганную жилетку и ботинки, которые в редкий раз без каблуков, шнурую. — Ты же знаешь, что я у тебя лучшая. И у него. И вообще у всего мира.
— Знаю, — Фанчи фыркает, обнимает на прощание, просит. — И всё же будь аккуратна, Кветуше. Всадник мечей близко.
— Буду, — я повторяю ответ Дима.
Улыбку, в которую, должно быть, Фанчи тоже не особо верит, однако ничего не говорит, только обещает написать, когда долетит и её встретят. И взглядом, стоя у окна, она меня провожает, я вижу её силуэт, взмахиваю рукой, чтобы после на другую сторону дороги перебежать.
Дойти до остановки.
И до папиной квартиры добраться, подняться на четвёртый этаж, постоять секунду или две перед дверью, которую каждый раз мне так сложно открыть. Переступить через порог, за которым бездонная тишина, пустая спальня в конце коридора и пустая тумба в прихожей. На неё, возвращаясь домой, папа всегда ставил портфель.
Теперь нет, но… раз за разом кажется, что из кабинета или гостиной он сейчас выйдет, поправит знакомым движением очки в тонкой оправе, улыбнется широко. Прогремит на всю квартиру звучный голос, когда Славкой он меня назовёт.
Не выйдет.
Не назовёт.
И сегодня прогремит только связка ключей, когда на стол я её положу, стяну через голову сумку, дабы рядом пристроить, пройти по комнатам, подмечая оставленную на кресле шаль бабички и забытые наушники Элишки.
Пресс-папье с фигуркой медведя в кабинете.
Костяной нож для писем рядом.
Нельзя ведь варварски разрывать конверты руками, будто потрошить. Воспитанный человек всегда имеет при себе нож и умеет им пользоваться так же, как столовыми приборами. И ножи он все эти, многочисленные, не путает.
Последнее было шпилькой в адрес папы.
Это он однажды купил в подарок любимой теще филейный нож, а не тот, что для писем, которых здесь и сейчас много.
Очень.
Я останавливаюсь перед столом, что завален ворохом вскрытых конвертов, исписанными бумагами, по которым пальцами я рассеянно провожу, выхватываю там и там слова чужих переписок.
И слова Элишки про полученное письмо вспоминаются, раздаются её безразличным голосом в голове. Толкают взять в руки ближайший, лежащий поверх остальных, полусогнутый лист, пробежать глазами по тексту.
Посмотреть, перевернув, на витиеватую подпись пани Богдаловой.
И её письмо я откладываю.
Ищу дальше.
Роюсь впервые в жизни в чужой корреспонденции, извиняюсь мысленно перед бабичкой, но… мне надо, необходимо знать, что было в том
