Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ее похитят из Израиля и привезут в СССР, приманкой для Макса. Мой сын умер, но я не позволю калечить судьбу моей девочке… – она не хотела, чтобы Фредерика сгинула в советском детдоме:
– О Полине они знают, но Полина им не нужна… – она поморгала, – Джон мертв, его дети русским ни к чему… – запахло сандалом, веселый голос сказал:
– Доброе утро, милочка… – Давид даже наедине не называл ее по имени, – нас ждет небольшая медицинская процедура… – Циона предполагала, что казашке навешали лапши на уши:
– Дави наверняка, выставил меня психически больной. Не случайно казашка приносила мне таблетки… – все еще настоящий муж никаких лекарств ей не давал. Казашка пыталась расспросить Циону о ее самочувствии. Не обращая внимания на девушку, Циона опускала веки. Ей не хотелось ни с кем говорить. Она даже не думала о Максимилиане:
– Нечего думать, – горько напоминала себе женщина, – он не приедет сюда, не спасет меня. Дядя Авраам и тетя Эстер приехали бы, несмотря на то, что я их предала, как предала семью. Они бы не бросили меня в беде… – Циона надеялась, что Макс все-таки найдет Фредерику:
– Он не оставит свою кровь. Пусть девочка растет рядом с отцом, хотя она думает, что ее отец дядя Авраам… – Циона не ожидала, что Макс расскажет дочери правду:
– Незачем ей знать, что ее отец делал во время войны. Теперь он Ритберг фон Теттау, богатый делец. Макс окружит девочку заботой, поднимет ее на ноги… – Циона знала дочь только по фотографиям:
– Ей сейчас четырнадцать, она подросток. Она высокая, в меня и Макса. Волосы у нее мои, а глаза она взяла у отца. Она носит скаутскую форму, как и я, сидит у костра, разучивает песни. Скоро она пойдет в армию… – Циона цеплялась за мысли о дочери при визитах Давида. Женщина почти с ним не разговаривала, как не обращала она внимания на так называемого товарища Котова:
– Я ему все рассказала, а больше он от меня ничего не получит… – Ционе стало жалко себя, – если Давид хочет меня превратить в лабораторного кролика, так тому и быть. Пусть заканчивает, не ломает комедию… – Циона поняла, куда ее привезли:
– Мальчика я рожала в палате, все случилось быстро, а это операционная… – стиснув зубы, она попыталась поводить глазами вокруг:
– Мне нужен скальпель. Я ткну им в лицо Давиду, а казашка мне не страшна… – на нее повеяло сандалом, рядом блеснули белые, крупные зубы:
– Спи спокойно… – профессор Кардозо улыбался, – как говорится, сон, маленькая смерть… – тонкая игла вошла в руку Ционы. Она издалека услышала голос Давида:
– Считай в обратном порядке. Десять, девять… – Циона успела пробормотать негнущимся языком:
– Пошел ты к черту, мамзер… – тепло наполнило тело, женщина обмякла:
– Солнце, словно в Израиле. Пусть Фредерика и мой мальчик выживут, пусть они узнают друг о друге. Пусть они встретятся дома, на нашей земле…
Взглянув на безмятежную улыбку спящей Ционы, Давид распорядился: «Везите сюда 880. Начинаем операцию».
Пролог
Мон-Сен-Мартен, декабрь 1959
С кухни упоительно пахло сахарной пудрой и малиновым джемом.
Свежая елочка в углу просторной гостиной перемигивалась разноцветными огоньками гирлянды. Подарков на дубовых половицах вокруг дерева не осталось:
– Но скоро появятся новые… – Гольдберг зашуршал газетой, – мадемуазель Лада отмечает Новый Год, а не Рождество… – с отъездом Маргариты и Виллема в Конго они, в общем, тоже не отмечали Рождество, но Эмиль не мог отказать двойняшкам в празднике:
– Тем более, они участвовали в рождественской постановке, танцевали в концерте балетного кружка…
Новый кружок появился в расписании шахтерского клуба осенью. Девчонки выпрашивали у родителей тюлевые пачки и настоящие пуанты. Для рождественского концерта Лада с ученицами выбрала отрывки из «Щелкунчика». Элиза и Роза по очереди танцевали Фею Драже.
Гольдберг поинтересовался у падчерицы, отчего она не ходит в кружок. Тиква посмотрела на него с плохо скрываемым удивлением:
– Дядя Эмиль, – почти ласково сказала девочка, – мне исполнилось пятнадцать лет. В Израиле я вообще могу выйти замуж, с точки зрения раввинов я совершеннолетняя. Я играю в моноспектакле про Анну Франк и репетирую роль в пьесе месье Беккета. Балет меня мало интересует, я не ребенок… – Гольдберг вздохнул:
– Не ребенок. Ладно, в Париже за ней присмотрит Мишель. Авраам возьмет ее под свое крыло в Израиле… – неделю назад падчерица уехала во Францию:
– У нас с Ханой десять представлений моноспектакля, – восторженно сказала она, – на весенние каникулы меня отпускают, в школе я договорилась… – Гольдберг протер пенсне:
– Весенние каникулы на Пасху, а Хана едет в Израиль в начале марта… – Тиква рассудительно ответила:
– Тетя Клара с дядей Джованни тоже… – об Аароне Майере девочка предусмотрительно не упомянула, – я доберусь до Парижа, и полечу в Израиль с ними. Это всего две недели, дядя Эмиль. Я в конце концов израильтянка, я родилась в стране… – Гольдберг не стал спорить. Авраам по телефону пообещал ему, что все будет в порядке:
– Юного Горовица от нас забирают перед Пуримом, – вспомнил Эмиль смешливый голос доктора Судакова, – он идет на курс молодого бойца. Отправляй Тикву в страну, не сомневайся. Фрида ждет ее приезда, девчонки переписываются…
Рождественские подарки из Конго, Парижа, Лондона и Рима распаковали, но ханукальные, от семьи Судаковых, ждали своей очереди. На заваленном книгами столе, рядом с Гольдбергом, стояли два ханукальных светильника:
– Двадцать шестое декабря… – он бросил взгляд на дату в газете, – первая свеча. Завтра пора на работу, рождественские каникулы заканчиваются…
За окном в свете фонарей сеял мелкий снежок. Рождество выпало белым, Мон-Сен-Мартен укрыли сугробы. Рядом с храмом Иоанна Крестителя развернули ярмарочные лотки. Пахло горячим вином со специями, жареными каштанами. Ребятишки грызли расписанные глазурью пряники и леденцовых петухов. Сухо щелкали выстрелы в тире, гремели кегли, крутилась маленькая карусель.
Элиза и Роза бегали во двор храма, к маленьким яслям, где лежала фарфоровая кукла младенца Иисуса. Мальчики и девочки выстраивались в очередь, чтобы погладить кроткого ослика, покормить кур и петуха, устроившихся на насесте. Получив от Гольдберга мелкие монетки, двойняшки устремлялись к тележке на краю церковной площади. Аккуратно ступая по булыжнику, пони возил детей по кругу, рядом с кованой оградой городского сквера:
– На Рождество я им подарил шубки, – улыбнулся Гольдберг, – они потребовали одинаковые… – девчонки, в шубках серого кролика, в пуховых капорах, махали ему, сидя в тележке. Эмиль вернулся к газете:
– В Леопольдвиле, они, наверное, нарядили пальму, – решил Гольдберг, – Лаура все-таки отпускает Джо в Африку… – граф Дате уезжал на экватор в начале лета, – хотя он упоминал, что ему предложили отличную зарплату в компании, где работает Виллем…
Джо должен был занять место барона. Виллем написал, что еще год пробудет в Конго:
– Во-первых, я не хочу оставлять Маргариту одну, ее контракт еще не закончился, а во-вторых, меня зовут в инженерный батальон войск ООН… – беспорядки в стране продолжались, но Виллем и Маргарита уверяли, что они в безопасности:
– Ватикан не отозвал отсюда ни одного священника, – Эмиль читал изысканный почерк девушки, – наоборот, присылают все новых. Но Симон, то есть Шмуэль, после рукоположения собирается не к нам, а в Южную Америку. Ему надо практиковать испанский язык…
Судя по газете, будущий отец Кардозо успел попрактиковаться и в польском. Гольдберг закончил читать репортаж о праздновании рождественской мессы в Новой Гуте, индустриальном пригороде Кракова. В городе-спутнике, заново отстроенном коммунистами, не было церкви:
– Епископ Кароль Войтыла, несмотря на запрет властей, отслужил Божественную Литургию в чистом поле, у креста, поставленного работниками сталелитейной фабрики. На мессу пришли десятки тысяч людей. На следующее утро, в Рождество, коммунистическая милиция уничтожила распятие, однако через несколько часов на поле выросло несколько крестов…
Анонимный репортаж из «L’Osservatore Romano» перепечатали все газеты католических стран Европы. От доктора Судакова Эмиль знал, что автором был Шмуэль Кардозо:
– Он знаком с Войтылой с военных лет, – вспомнил
