Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 - Гэв Торп

Удивительно, но мы мало говорили о нападении. Тела павших захоронили в вырытых наспех могилах, и мы молча пошли дальше. Слишком страшно было даже вспоминать о том чудище; да и что толку? Мы были здесь одни. Что мы могли сделать? Кроме того загадочного высказывания после бегства зверя, барон не говорил ничего по этому поводу.

Кровавый зверь. Что могло значить это слово? Оно словно язва терзало мои путаные мысли. Откуда барон мог знать название этого монстра? Над какими богохульными книгами просиживал он, чтобы наткнуться на него? Меня так и подмывало расспросить его об этом, но я опасался, что наш разговор, даже начнись он с логичной и связной речи, неизбежно скатится в хныкающее бормотание. Поэтому я, подобно живому механизму, просто действовал и ждал, когда жестокая смерть, которая, я был уверен, поджидала нас в этих снегах, настигнет меня.

На четвёртой неделе нашей экспедиции мы стали наблюдать перемены в пейзаже. По всей видимости, мы пересекали огромное плато, и сквозь пробелы в затяжных снегопадах периодически замечали нечто вроде вершин какого-то горного хребта. Решимость Кельшпара не упала ни на йоту, напротив, завидев горные пики, он ускорил шаг. Стал чаще сверяться с картой Мансула, а когда подгонял нас вперёд, в голос его закрадывались новые нотки настойчивости. "Неужели мы были так близко к цели", — думал я. И подобно давно позабытой песни, ко мне вновь вернулась искорка жадности. Я почувствовал, как во мне снова зарождается смелость. Тщетные мысли о том, чтобы лечь на холодную снежную перину и уснуть, были отброшены.

Однако перемены мои оказались недолговечны. Утром тридцать первого дня нашей отчаянной экспедиции я проснулся от кошмара. Когда мы с бароном неуклюже выбрались из палатки, чтобы разбудить остальных, то увидели только хлопающие на ветру изодранные клочья, тела наших спутников были также разорваны и лежали на кровавом снегу.

Все трое были мертвы.

Зрелище было невыносимо и меня вырвало. Останки можно было с трудом опознать, без сомнения то была работа чудовища, которого Кельшпар назвал кровавым зверем.

Я искал их головы несколько часов, но так и не смог их найти.

Теперь, кажется, я был окончательно ввергнут в пучину безумия. Я деградировал до бессвязно бормочущей развалины. Лёг на землю и принялся звать зверя, чтобы тот забрал меня. Я молил о смерти.

Однако из спутников барона я был последним, поэтому он решительно отшлёпал меня по щекам и настоял на том, чтобы я взял себя в руки и вспомнил, что я не какой-нибудь сумасшедший дикарь, но подданный Империи. Скорее из страха перед гневом барона, нежели из подлинного самообладания я напустил на себя сдержанный вид.

К счастью собаки чудесным образом уцелели, и я стал умолять барона одуматься и вернуться к побережью. Мы условились с Хаузенбласом о встрече, и если бы поторопились, то сумели бы избежать тех ужасов, что поджидали нас среди снегов.

— Что?! — вскричал Кельшпар, его глаза сверкнули в темноте. — Ты хочешь повернуть назад? Теперь, когда мы зашли так далеко?

Внезапно я почувствовал, что боюсь его больше, чем всего того, что пряталось в этом замёрзшем аду. Едва сдерживаясь, он схватил меня за грудки и заглянул в глаза.

— Ты что, спятил?! Мы в нескольких днях пути от таких сокровищ, которые тебе даже не снились, и ты хочешь повернуть назад?

Барон швырнул меня на землю и положил руку на рукоять пистолета.

— Мы идём дальше, Густав, — прорычал он. — Мы идём дальше.

С того дня я стал для барона чем-то вроде вьючного животного. Его неприязнь ко мне была мучительно очевидна. Теперь, кажется, я был нужен ему лишь для того, чтобы тащить ящик с взрывчаткой и прочие вещи, пока барон прокладывал нам курс.

Пережитые ли мною резня и безумие? Недостаток ли пищи? Или же сам воздух — ручаюсь, так и было — начинал искажать мои чувства? Кажется, мой собственный разум постепенно становился мне чужд. Чьи-то чужие мысли, смысл которых был мне непонятен, охватывали меня, когда мы продвигались по снегу на санях. Воображаемые сцены насилия и мощи сменялись униженным страхом перед тем, что лежало впереди. Теперь, когда я видел эти горы через пробел в снежной буре, они казались близкими и необычайно зловещими. Что-то в самой их структуре было не от реального мира — напротив они казались некой эфирной материей из видений и снов.

Мой дрейфующий, капризный мозг начал расстраивать даже и память. Подробности моей прежней жизни порой ускользали от меня, уступая место мрачным воспоминаниям, заполненным кровью и жаждой войны. Я опасаюсь, что к тому моменту рассудок полностью оставил меня, и мне остаётся лишь признать, что дальнейшее описание не следует рассматривать как продукт полностью здорового разума.

По мере того, как мы приближались к горным вершинам, алчность барона росла. Теперь его нельзя было принять за того воспитанного, вежливого джентльмена, которого я встретил год назад в Нульне. Его лицо превратилось в заледенелую маску алчности. Мне никак не удавалось заглянуть ему в глаза, и с течением дней я начал бояться его всё больше.

Не знаю, сколько прошло дней или недель, ужасающие искажения моего разума достигли теперь критической точки. Очертания горных хребтов более не казались мне неизменными, они предстали меняющейся массой и во многом напоминали то мерзкое существо, которое дважды нападало на нас. Кое-где казалось, что камень складывался в чудовищных размеров черепа с разверстыми пастями, в других местах скалы превращались в неправдоподобно высокие мрачные башни, словно когти вонзающиеся во тьму. Мне чудилось, что я вижу лики созданий настолько жутких и невообразимых, что не могу даже описать их; они неясно вырисовывались над горными пиками и манили нас.

Наконец, я решил, что с меня хватит. Я понял, что барон ведёт нас не к славе и богатству, но к безумию и смерти. Да простит меня Зигмар, но я задумал убить его.

Разумеется, я рассчитывал разработать коварный план, который позволил бы мне без затруднений убить своего прежнего покровителя, однако из-за своей расшатанной психики, едва заметив, что он чем-то отвлёкся, я неуклюже набросился на него с ножом. Барон возился с санями, на которых лежал тяжёлый ящик с взрывчаткой. Я напал на него, и мы кубарем покатились вниз с крутого сугроба, вслед за нами полетел и ящик.

Мы молча кувыркались на рыхлом, белом снегу, а когда остановились, я заметил две вещи: во-первых, нога барона вывернута под ужасающе неестественным углом и, очевидно, была сломана, и, во-вторых, деревянный сундук Кельшпара разбился при падении, и его содержимое теперь было раскидано по снегу.