Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

Когда с коров на лугу надаивали больше одного бидона молока, дояр нередко отправлялся туда с осликом или низкорослой лошадью. Фермеры в Уэнслидейле предпочитали осликов, а в Суэйлдейле — лошадей. Через спину животного перекидывалось ременное устройство, удерживавшее по бидону с обоих боков.

Лимузенский мясной скот с запада Центральной Франции уступает в Европе только шароле. Он несколько мельче последнего — спина даже длиннее, но костяк легче. Дает много нежирного мяса. Быстро нагуливает вес и может с выгодой забиваться еще теленком. Десятимесячный бычок весит полтонны. Призовой бык-производитель стоит около 8 тысяч фунтов стерлингов.

Лимузенский скот в Англии начали разводить с 1971 года, и через десять лет в стране было уже свыше 6 тысяч чистопородных лимузенов. Этот скот хорошо переносит большие перепады температуры. Телки зимой одеты в густую шерсть, которая линяет с началом теплой погоды. Масть их колеблется от светло-рыжей до рыже-бурой, глаза и рот обведены четкими светлыми кольцами. Первых телят коровы приносят в возрасте двух с половиной лет. Их владельцы предпочитают получать побольше бычков, которых выращивают на мясо.

2. Настоящие сапоги для Джимми

— Э-э-эй! — закричал я.

— Э-э-эй! — пропищал у меня за спиной Джимми.

Я обернулся и посмотрел на сына. Ему шел пятый год, а по вызовам он ездил со мной с трех лет. И уж, конечно, считал себя великим знатоком скотных дворов, ветераном, искушенным во всех тонкостях сельского хозяйства.

Ну а кричать «э-э-эй!» мне приходилось частенько. Просто поразительно, как иногда трудно, приехав на ферму, обнаружить хозяина. Может, вон то пятнышко на тракторе за тремя лугами? Порой он оказывался у себя на кухне. Однако меня не оставляла надежда найти его где-нибудь среди служб, и я всякий раз верил, что он тотчас откликнется на мой призывный вопль.

Некоторые фермы по неведомой причине обязательно встречали нас полным безлюдием и запертой дверью дома. Мы рыскали между сараями, коровниками и загонами, но на наши бодрые крики отвечало только эхо, отраженное равнодушными стенами. У нас с Зигфридом для таких ферм существовало собственное определение — «хожу не нахожу», и они обходились нам в бессчетные, напрасно потерянные минуты.

Джимми очень быстро разобрался в этой ситуации и теперь откровенно радовался случаю поупражнять легкие. Я следил, как он разгуливает по булыжнику и кричит, дополнительно — и совершенно зря — топоча новыми сапожками.

Ах, как он ими гордился! Ведь сапожки знаменовали, что его статус помощника ветеринара признан официально! Вначале, когда я только начал брать его с собой, он просто, как всякий ребенок, радовался, глядя на обитателей скотного двора и, конечно, на их потомство — ягнят, жеребят, поросят, телят, уж не говоря о мгновениях неистового восторга, когда он вдруг обнаруживал в сене спящих котят или натыкался в пустом стойле на собаку с щенками.

Но потом ему стало этого мало. Он захотел сам что-то делать и вскоре знал содержимое моего багажника не хуже, чем содержимое ящика со своими игрушками. Ему страшно нравилось доставать для меня жестянки с желудочным порошком, электуарий и пластыри, белую примочку и все еще почитаемые длинные картонки с «универсальным лекарством для рогатого скота». А едва увидев корову, лежащую в характерной позе, он мчался к машине за кальцием и насосом, не дожидаясь моей просьбы. Он уже научился ставить диагнозы самостоятельно.

По-моему, особенно он любил сопровождать меня на вечерних вызовах, если Хелен в виде исключения разрешала ему лечь спать попозже. Он блаженствовал, уезжая за город в темноте, направляя луч фонарика на коровий сосок, пока я его зашивал.

Фермеры всегда ласковы с детьми, и даже самые угрюмые буркали: «А, так вы помощником обзавелись!», едва мы вылезали из машины.

К тому же фермеры были счастливыми обладателями вожделенной мечты Джимми — больших сапог, подбитых гвоздями. Фермеры вообще вызывали у него неуемное восхищение — сильные, закаленные мужчины, которые почти все время проводили под открытым небом, бесстрашно расхаживали в гуще коровьего стада и небрежно хлопали по крупу могучих битюгов. Я видел, какими сияющими глазами он смотрел, как они — порой невысокие и жилистые — влезали по амбарной лестнице с огромными мешками на спине или ловко повисали на морде тяжеловесного вола, небрежно сжимая в зубах вечную сигарету, а их сапоги волоклись по полу.

Вот эти-то сапоги совершенно пленили Джимми. Крепкие, не знающие сноса, они словно символизировали для него тех, кто их носил.

Вопрос встал ребром, когда мы как-то раз вели в машине один из наших обычных разговоров. То есть вел его мой сын, засыпая меня бесчисленными вопросами, на которые я отвечал несколько наобум, потому что думал о своих пациентах. Вопросы эти сыпались практически без остановки каждый день, следуя уже испытанному порядку.

— А какой поезд быстрее — «Голубой Питер» или «Летучий шотландец»?

— Ну-у… право, не знаю. Пожалуй, «Питер». Затем следовал вопрос похитрее:

— А экспресс быстрее гоночного автомобиля?

— Да как сказать… Надо подумать. Наверное, гоночный автомобиль быстрее.

Джимми внезапно менял направление.

— А хозяин на той ферме очень большой, правда?

— Очень.

— Больше мистера Робинсона?

Начиналась его любимая игра в «больших людей», и я прекрасно знал, чем она кончится, но честно подавал требуемые реплики.

— Конечно.

— Больше мистера Лиминга?

— Несомненно.

— Больше мистера Керкли?

— Еще бы!

Джимми поглядел на меня искоса, и я понял, что он сейчас пустит в ход два своих козыря.

— Больше, чем газовщик?

Великан, являвшийся в Скелдейл-Хаус снимать показания газовых счетчиков, покорил воображение моего сына, и я должен был внимательно обдумать ответ.

— Ну-у… Знаешь ли, мне кажется, он все-таки больше.

— А! Только… — Тут у Джимми лукаво вздернулся уголок рта. — Мистера Такрея он тоже больше?

Это был нокаут. Кто мог быть больше мистера Такрея, взиравшего сверху вниз на всех обитателей Дарроуби с высоты своих шести футов семи дюймов?

Я покорно пожал плечами:

— Нет. Должен сознаться, что мистер Такрей больше.

Джимми просиял и победно кивнул. Потом начал что-то напевать, барабаня пальцами по приборной доске. Вскоре стало ясно, что он запутался и никак не может вспомнить, как там дальше. Терпение не входило в число его добродетелей: он начинал, снова путался, снова начинал, и было видно, что гневной вспышки не избежать.

После того как мы спустились по крутому склону в деревушку и очередная порция «там-ти, там-ти» резко оборвалась, Джимми воинственно повернулся ко мне.

— Знаешь, — сердито буркнул он, — надоело мне это хуже горькой редьки!

— Ну что ж, старик, очень жаль. — Я призадумался. — Ты же, по-моему, поешь «Лиллибурлеро». — И я быстро напел мотив.

— Ага! — Джимми хлопнул себя по коленям, несколько раз во все горло пропел мелодию и пришел в такое отличное настроение, что высказал свое, видимо, довольно давнее желание:

— Папа! Ты мне сапоги не купишь?

— Сапоги? Так ты же в сапогах. — И я кивнул на резиновые сапожки, в которые Хелен всегда его обряжала перед визитом на ферму.

Он печально поглядел на них, а потом сказал:

— Я знаю. Только я хочу такие сапоги, как у фермеров.

Я растерялся. Что тут было ответить?

— Видишь ли, Джим, маленькие мальчики в таких сапогах не ходят. Вот когда ты подрастешь, то, может быть…

— Так они мне сейчас нужны, — произнес он горестно. — Мне нужны настоящие сапоги!

Я решил, что это случайный каприз, но он продолжал вести планомерную кампанию день за днем, с невыразимым отвращением глядя на резиновые сапожки, когда Хелен натягивала их ему на ноги, и скорбно опуская плечи, чтобы показать, насколько мало подобная обувь подходит такому мужчине, как он.

В конце концов как-то вечером, уложив его спать, мы обсудили положение.

— Подбитых сапог его размера вообще, наверное, не бывает, — сказал я.

Хелен покачала головой:

— Думаю, что нет. Но на всякий случай я погляжу.

Вскоре выяснилось, что Джимми был отнюдь не единственным малышом, мечтавшим о таких сапогах: неделю спустя моя жена вернулась домой, порозовевшая от оживления, и показала мне пару крохотных фермерских сапог — никогда в жизни мне не доводилось видеть ничего подобного.

Я невольно расхохотался: такие миниатюрные и такие настоящие, верные в каждой детальке они были! Толстые подошвы на гвоздях, солидные голенища и вертикальный ряд металлических дырочек для шнурков.