Знамение. Трилогия (СИ) - Ильясов Тимур

Еще несколько секунд мне понадобилось, чтобы понять, что мне не одиннадцать лет, а сорок два, и я не в гостях у бабушки в крохотном северном индустриальном городке. Потом разом, ударом водопада пришло осознание цепочки событий прошлой ночи. Того, каким образом я оказался под темно‑синим шатром палатки, установленной посреди покинутого продуктового магазина, с жутким похмельем, страдая от духоты и жажды. Вспоминая о прошедших событиях, я отметил, что на утро они более не казались мне настолько ужасающими, как прежде, будто сбавили настройку яркости. Впрочем, мне всегда казалось это удивительным. Это «магическое» воздействие ночного сна, который разделяет один день от другого, и будто перелистывает очередную страницу жизни, позволяя «сбросить» избыточные переживания прошедшего дня и подготовить психику к впечатлениям грядущего. Так было и в этот раз. Эмоции от прошлой ночи вспыхивали в моей памяти, однако уже не так ярко, как прежде, будто каждое из воспоминаний за ночь смогло «устаканиться» в моей голове, каждое найти нужную ячейку и ровненько уложиться в нее, не мешая при этом другим впечатлениям, и образуя некую всеобщую гармонию, позволяющую с готовностью войти в новый день.

Я обернулся по сторонам. Рядом никого не было. А также было подозрительно тихо, что заставило нервные струны в моем животе тревожно сжаться, допуская возможность того, что за то время, пока я спал пьяным сном, с родными случилось нечто страшное, а я остался один. Однако в следующий момент я смог расслышать приглушенные голоса детей. И с облегчением выдохнул.

Скрипя затекшими конечностями и вдыхая глотками душный воздух, будто рыба, выкинутая на сушу, я выбрался из палатки и осмотрелся. Мои девочки мирно играли с игрушками в нескольких метрах от меня, усевшись друг против друга, на растянутой по кафельному полу циновке, возле «разграбленной» стойки с детскими принадлежностями. Они непринужденно щебетали, увлеченно ковырялись в деталях «пряничного домика», переставляли с места на место пару кукол и выглядели самыми счастливыми детьми на свете.

– Папа! Ты проснулся! – обернулась ко мне старшая дочь и, не дождавшись моего ответа, отвернулась обратно к сестренке, снова погрузившись в игру.

Супруга же находились поодаль и наводила в помещении порядок, орудуя шваброй и метлой, считая с кафельного пола полувысохшие разводы от потекших холодильных камер, очищенных нами прошлой ночью от испорченных продуктов.

– Привет, – виновато обратился к ней я, доставая с ближайшей полки бутылку с водой.

– Привет, – на поверхности миролюбиво, но на самом деле со скрытой иронией и обвинением ответила она, остановившись, с мокрой тряпкой в одной руке и шваброй в другой, окинув меня долгим оценивающим взглядом – повеселился вчера…? – она кивнула головой в сторону мусорного ведра, где лежали две пустые винные бутылки, покрытые россыпью сигаретных окурков.

– Да…, ‑ неуверенно протянул я, ощущая себя нашкодившим школьником перед строгой учительницей.

– Курил?

– Курил.

– Будешь теперь курить? – с горечью в голосе уточнила она.

– Нет, больше не буду…

– Уверен?

– Уверен.

– Ты столько держался… У тебя печень… Аллергия… Поджелудка… Ну ты как хочешь… Как я могу тебя остановить? Только помни, что больниц больше нет…и ставить тебе капельницы больше некому, – с нарочито ровной, даже бесцветной интонацией в голосе бросила мне она простые односложные фразы, которые, впрочем, смогли донести до меня больше, чем тысяча слов.

– Прости…, я – «все»… ‑ ответил ей я после того, как в один глоток осушил целую бутылку воды, чувствуя себя неимеверно пристыженным, желая немедленно поменять тему, как можно быстрее привести себя в порядок и включиться в рутину нового дня.

– Помоги мне. Нужно передвинуть полки…, ‑ в знак примирения попросила меня она и я был благодарен ей за то, что она не стала давить на меня и дальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

После того, как я наскоро позавтракал приготовленным супругой рационом из сухофруктов, орехов и пастеризованного молока, следующие несколько часов мы провели в обустройстве нашего нового жилища. Открыв узкие форточки под потолком, с двух противоположных друг другу концов магазина, мы сумели освежить воздух, выветрив запаха сигаретного дыма и позволив сквозняку немного охладить духоту помещения. Мы переставляли полки и стеллажи, освобождая пространство, отбирали продукты с долгим сроком хранения и перекладывали их в одно место, откладывая остальное по дальним углам. Собрали в одном шкафу всю имеющуюся питьевую воду. Внимательно осмотрели три небольших хозяйственных и складских помещения. И в итоге убедились, что при бережном использовании ресурсов, сможем протянуть в магазине достаточно долгое время. Может быть, несколько месяцев. Или даже больше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Несколько раз, отвлекаясь от работы, я забирался на кассовые стойки, поставив ноги на пирамиды из блоков двухлитровых газировок, и робко, стараясь не привлекать к себе внимания, наблюдал за происходящим во дворе и перед домом, со стороны центральной улицы.

К счастью, тварей нигде не было видно. Как внутренний двор, так и видимый участок улицы с противоположной стороны дома казались опустевшими. И только пластиковые пакеты, носимые ветром, летали по прозрачному жаркому августовскому воздуху, будто фантомы привидений, распоясавшиеся от того, что оказались единственными хозяевами вымершего города.

Покончив с хлопотами, когда мои наручные часы показывали начало шестого вечера, то мы уселись возле нашей палатки, на найденной супругой непонятно где циновке, и принялись ужинать. Дети, будто почувствовав, что опасность миновала, снова принялись привычно капризничать, не желая кушать то, что приготовила им мать. На что супруга привычно эмоционально реагировала, обижалась и расстраивалась. А я смотрел на них и удивлялся тому, что ничего на самом деле не меняется. Мир вокруг, может быть, и рухнул, но мои дети продолжали быть мелкими и капризными манипуляторами, особенно младшая дочь, умевшая выводить мать на счет «раз‑два». А моя горячо любимая супруга все также поддавалась на провокации детей и срывалась, показывая себя в роли обычной несдержанной домохозяйки‑истерички.

Когда семейные склоки, столь нелепо выглядящие на фоне окружающей обстановки, достигли такой степени напряжения, что младшая дочь принялась в голос реветь, размазывая по лицу и одежде остатки еды, а супруга истошно визжать, бросая себе под ноги упаковку с провизией, то случилось то, что, наверное, и должно было случиться, чтобы отсудить наш пыл и напомнить, что расслабляться не следует.

В железо наглухо закрытых ставней со стороны дворового входа постучали!

По‑началу коротко и чуть слышно. Но после громче и настойчивее…, заставив ушедший было на покой барабанный оркестр в моей голове вернутся на рабочее место и заняться «законным» делом.

Супруга осеклась на полуслове, в момент побледнев, уставившись на меня широко распахнутыми глазами, умоляющими простить ее за крики и шум, которые, вероятно, и привлекли внимание непрошенного гостя. И пятилетняя дочурка замолкла, словно разом выключили громкость на электрическом устройстве, застыв на месте с широко разинутым ртом, из которого по подбородку стекало молоко, которое и стало причиной раздора с матерью.

– Не ходи…, ‑ едва дыша прошептала мне супруга.

Я и сам не горел желанием бежать и проверять дверь, лихорадочно прикидывая в уме насколько крепки были железные ставни и засовы, которыми они блокировались от открывания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тем временем, в ставни снова постучали. Еще более настойчиво и громко, придавив меня от страха к полу. Но одновременно с этим, я ощутил, как внутри меня всколыхнулась волна нездоровой злости. От того, что некто, находящийся на противоположной стороне от входа в магазин, лишает нас законного покоя и бесцеремонно дубасит по ставням, требуя нашего к себе внимание. Хотя, впрочем, глупо было требовать соблюдения приличий от озверевшего мутанта.