Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк

Выписавшись, я…м-м-м…чувствовал себя лучше. По крайней мере, я мог смотреть на себя без содрогания.

Я вступил в общество «Анонимных алкоголиков» и каждый вечер стал посещать собрания в Баррингтоне и Палатайне. Мы с Мэрилу снова были вместе и очень надеялись на то, что нам удастся сохранить наш брак.

Мне повезло. Я не потерял работу. Я трудился в газете, которая ясно представляла, чтo есть алкоголизм — неизлечимый недуг, который, тем не менее, можно держать в узде, чтобы не больше чиха пятнал нравственные устои человека.

Но тени Вьетнама по-прежнему преследовали меня. По-прежнему в голове была сплошная каша о войне. Злость и ярость в груди. Я хотел поговорить об этом с кем-нибудь, кто бы понял меня. Но с кем?

Меня понял бы Билли, но у него была своя семья в Южной Каролине, он должен был о ней заботиться. И я подумал, что у него наверняка такие же проблемы с самим собой. Я не мог его беспокоить.

Я стал обидчив и первые восемь месяцев периодически слетал с катушек. Вечером напивался, наутро уже был как огурчик и шёл после работы на собрание «Анонимных алкоголиков».

Теперь меня посещали кошмары иного рода. Вот мне снится, что после нескольких срывов я сижу на обочине, как раз напротив «Анонимных алкоголиков», и сосу вино из горлышка. Какой-то «анонимщик» любопытствует, почему я не возвращаюсь. А я отвечаю, что могу вернуться, но не могу оторваться от горлышка. И тут я просыпаюсь в холодном поту. Всё словно наяву. И я понимаю, что возврат к питию означает верную смерть.

Я сознавал свои проблемы. Или хотя бы часть проблем. Я знал, что мне больше не пить без вреда для себя. Я знал, что с первым глотком моё поведение становится непредсказуемым. И всё равно лез на рожон. Я говорил себе, что могу выпить один стакан. Только один. Я заработал хотя бы один стакан. Если я не заслуживаю его, то кто же?

Это пьяная рулетка. Один стакан всегда оборачивался двадцатью, мать его. И я возвращался туда, откуда начинал. Проверка была такая: три месяца пей по два стакана каждый вечер. Не один и не три. Просто два стакана за вечер. Если можешь выдержать такой темп, то, скорее всего, у тебя нет никаких проблем. Если не можешь, то тебе лучше просто глядеть на бутылку. Я никогда не ставил перед собой цели напиться. Но после первого глотка удержу мне не было. Я мог убить за глоток. Однажды я даже гонялся с ножом за матерью, когда она спрятала от меня выпивку. А когда она убежала к соседям и вызвала полицию, я растворился в ночи. Я всегда напивался до беспамятства, до умопомрачения. Я не мог просто выпить один или два стакана. Я всегда пил больше. А потом ещё. И ещё…

Снова и снова я возвращался к «Анонимным алкоголикам». Я постигал суть очень медленно. До меня не доходило, что если не пить, то не напьёшься. Я не понимал, чтo значит не пить. Мне казалось, я могу владеть положением.

Но если ты алкоголик, так не получается. Это не имеет ничего общего с внутренним настроем или силой воли. Ты можешь, конечно, в это верить, но, случись у тебя приступ поноса, посмотрим, сможешь ли ты остановить его силой своей великой воли. Потом расскажешь, как прошёл опыт. Ставлю один к десяти, стирать тебе трусы с отбеливателем и отдушкой типа «Олд Спайс», хе-хе…

В свои 40 и 50 ребята из АА были уже стариками. Полные развалины. Им надо было обязательно бросать пить. Но мне! В мои-то 20 с хвостиком, мне, резвому щенку. Я-то рассчитывал на то, что мне ещё как минимум лет десять хлебать пойло всеми дырками, прежде чем остановиться навсегда. По мне, это было гораздо привлекательнее, чем бросать прямо сейчас.

Эти парни были сборищем измочаленных пердунов. Я же по-прежнему гордился мощной, сделанной в США эрекцией и мог строчить по шесть часов кряду. Хотел бы я поглядеть, как справились бы с задачей старые козлы. Но вот речи их доводили меня до белого каления…

— Есть одна вещь, о которой мы не хотим ничего слышать — это твоя блядская война. Не говори, что ты стал кирять из-за неё. Вы там все были бабами…

— О да, мать вашу расэтак! В глотку бы вам бутылку горлышком. Вы-то сами кто такие? Колобки в окопах Великой войны? Небось, дрочили от страха?..

Лаялись чуток — и успокаивались. Они считали меня слишком молодым для АА. А я думал, что им уже поздно ходить в АА. Такой вот небольшой тупичок, но потом мы подружились.

Алкоголь был нужен мне как воздух. Вечером он укладывал меня в постель и давал силы по утрам натягивать носки. Он был моим лучшим другом. Он был самой податливой шлюхой. Он был волшебным лекарством.

Несколько раз я травился им, но думал, что справлюсь.

Старожилы АА говорили мне, что у меня в запасе может быть 10 лет, но может случиться и так, что меня доконает уже следующая пьянка. Никому не дано знать, говорили они, где у алкоголика безопасный рубеж. Я могу продолжать пить, внушали мне, но мне не дано повернуть всё вспять.

Я ненавидел этих седовласых мудил! Ненавидел их речи. А больше всего ненавидел их сентенции.

Я пытался контролировать своё пьянство, но ничего не получалось. Все попытки вели лишь от одной пьянки к другой. Я пил и думал о Дэнни и Крисе и других ребятах, погибших там в 67-ом — они были лучше меня; и в восемьдесят девятый раз я спрашивал у Бога, зачем он дал мне возможность выжить на войне, чтобы потом превратить в мерзкого обоссанного алканавта, каждый вечер хлещущего портвейн в кустах Ист-Парка.

Между запоями я был ходячей бомбой тринитротолуола и никак не мог уразуметь, зачем нужно было ждать возвращения из Вьетнама, чтобы чокнуться.

Я был плохим мужем и никудышним отцом. Меня никогда не было дома. Если я был не на работе, значит, я был на собрании в АА, и, понятное дело, Мэрилу задевало это моё новое «увлечение», хоть она и понимала, что других способов спасти меня от преждевременной могилы не существовало.

Лёгких путей не существовало.

Раньше она не видела меня из-за бутылки. Теперь из-за АА я бывал дома ещё меньше.

Глава 45

«Кораблик в бутылке»

«В два часа ночи, задумав недоброе, она выскользнула на кухню, нашла острый нож и на цыпочках вернулась в спальню. С моей стороны повода не было, если не считать собрание в АА в тот вечер: ей пришлось остаться дома с детьми одной. Я проснулся от толчка, когда она спрыгнула с постели. Через минуту я приоткрыл глаз и заметил тень в дверях спальни. Это была Мэрилу в ночной прозрачной сорочке и с длинным ножом, занесённым над головой: лезвие слабо поблёскивало в лучах лунного света, льющего в окно.

Когда я увидел, как она крадётся ко мне, думая, что я сплю, я понял, что она не шутит. Это не было обычной ссорой. Я успел скатиться с кровати, она воткнула нож в матрас. Сорвав матрас, я прижал им Мэрилу к стене и вырвал нож из рук.

— ЧТО, БЛИН, С ТОБОЙ СЛУЧИЛОСЬ? ЧЕГО ЭТО ТЕБЕ ВЗДУМАЛОСЬ МЕНЯ РЕЗАТЬ? — закричал я.

— Не знаю, — заплакала она, — я не знаю, о Господи, не знаю…»

Мир для Мэрилу перевернулся, когда я протрезвел. Из-за этого нарушилось равновесие удовольствия и боли — чувствительные весы власти. С той минуты у нас уже не было семьи. Может, её не было и раньше. А существовала какая-то садомазохистская зависимость. Общество АА стало её раздражать почти сразу. А меня раздражало то, что она ерепенилась по поводу единственной вещи, которая могла спасти мне жизнь.

Я-то думал, что наши отношения войдут в норму, когда я брошу пить. Но этого не произошло. Они стали ещё хуже. Они со свистом летели в тартарары. Мэрилу могла заявлять, например, подобные вещи: «Как так получается, что ты лечишься ради кучки алкашей, а не ради меня?»

Я пытался объяснить, что лечусь ради себя самого. Что иначе ничего не получится.

— Я очищаюсь ради тебя; как только ты меня достанешь, я сорвусь и набухаюсь. Я делаю это ради своей печени-страдалицы, делаю потому, что хочу жить, потому, что мне ещё есть, что сказать в этой жизни, потому что я не хочу сдохнуть пьяным на улице…

Но было в ней что-то такое, что толкало меня к питию. Она говорила, что пьяненький я ей больше нравлюсь. Что пьяный я нежнее, что мы больше общаемся. Наверное, она была права. Наверное, я был нежней. И, может быть, мы больше общались.

После запоев я покупал ей подарки и водил в рестораны. Пытаясь загладить вину, я как бы подкупал её, склонял на свою сторону, чтобы в следующий раз снова уйти в запой. И мы действительно разговаривали больше. Она тогда была единственным человеком, который разговаривал со мной. Всех других я избегал. И тут почти все вечера я стал пропадать на собраниях в АА. И когда у меня появлялись проблемы, я уже не бежал к ней. А шёл к своим собратьям по АА. Их было два: отчаяние и уныние. Без сомнения, у неё было право на жалобы. Я как бы исключил её из своей жизни. И меня бесило, если роли менялись. И тогда я решил больше времени уделять ей и сократить свои собрания.

Сразу после выписки из лютеранской больницы я приступил к исполнению своих обязанностей, которыми так долго пренебрегал и которые Мэрилу исполняла за меня. Я взял финансы в свои руки, и, конечно, это ей не понравилось, ибо тот, кто контролирует деньги, имеет власть в семье. С самой свадьбы деньгами распоряжалась она. Однако трезвость предполагает ряд задач, о которых я и не подозревал. И эта задача была из того же ряда.