Фантастика 2008 - Серей Палий

Со стен, сплетаясь в сеть, сорвались гибкие рубиновые лучи. Выскользнуть из их объятий казалось невозможным, но в момент касания тело синергетика сделалось прозрачным, и кровавые нити пронеслись насквозь, втянулись в темные плиты.

Смирнов зачарованно наблюдал за красочным представлением. Узоры феерического калейдоскопа менялись слишком быстро, чтобы успеть в него хоть как-то вмешаться.

Десантнику показалось, что за спиной синергетика возникло какое-то движение, и он хотел крикнуть, предупредить об опасности. Но грациозная бабочка в подсказках не нуждалась. Мгновенно развернувшись, брюнет вскинул руку, и сорвавшийся со стены океан зеленого пламени застыл. А секунду спустя волна покатилась назад и разбилась о темную фиолетовую поверхность, моментально покрывшуюся сиреневыми наплывами.

Синергетик выписал пируэт и заскользил к полу. А затем…

Казалось, потолок треснул, обрушился дождем коротких черных сталактитов. Пустяковая угроза для существа, умеющего манипулировать зеленым пламенем. Но брюнет даже не поднял головы. Бэйны всегда следовали принципу триединства. С точки зрения бабочки, это было законом. Аксиомой. А потому для синергетика, просчитавшего партию на десяток ходов вперед и уже отразившего три атаки, падающих кольев просто не существовало.

Каменный клинок прошил брюнета насквозь. Синергетик даже не вскрикнул, просто полет мгновенно сменился коротким паданием. С глухим режущим звуком второй сталактит пригвоздил к полу неподвижное тело. Пронзая плоть, с легкостью вошли в пол третий и четвертый. Пятый упал в метре от Смирнова, и тот судорожно пополз от эпицентра камнепада. Хотелось встать — почему-то десантник был уверен, что и алая сеть, и зеленый огонь больше не сработают, — но береженого Бог бережет.

Смирнов остановился лишь, когда шлем буквально уперся в разноцветное панно пульта управления. Десантник медленно поднялся, готовый распластаться в любой момент. Ничего не произошло.

Смирнов оглянулся. Несколько секунд смотрел на истерзанное тело. Потом нахмурился, пытаясь сосредоточиться на незнакомой контрольной панели. Запомнить всю последовательность, превращающую Немезиду в кусок мертвого металла, он, конечно, никогда бы не смог. Но подсказок переносного компа оказалось достаточно…

Одинокая фигурка, ведомая комп-навигатором, спотыкаясь, брела по пустым коридорам.

«Второй раз уже, — подумал десантник, остановившись, что-бы перевести дух. — Сначала на Джене, теперь здесь. Наверное, я и правда везунчик».

Он глубоко вздохнул и поковылял дальше. Назад. В плоский мир.

© Н. Кузнецов, 2007

Владимир Березин

ВЫСОКОЕ НЕБО РЮГЕНА

За окном дребезжал трамвай, плыл жар летнего дня, асфальт медленно отдавал тепло, накопленное за день. Семья уехала на дачу, героически пересекая жаркий город, как путешественники — африканскую пустыню. Жена настаивала, чтобы ехал и он — но нет, удалось отбиться. Обидевшись, жена спряталась за картонками и узлами, а потом исчезла вместе с шофёром в гулкой прохладе подъезда.

Дверь хлопнула, отрезая его от суеты, даруя сладкое молчание.

Он так любил это состояние городского одиночества, что мог поступиться даже семейным миром.

Чтобы не позвонили с киностудии или из издательства, он безжалостно повернул самодельный переключатель на телефонном проводе. В квартире всё было самодельное, и среди коллег ходила острота, что один из главных героев его книг, яйцеголовый профессор, списан с него самого.

Николай Николаевич действительно был изобретателем — стопка авторских свидетельств пылилась в шкафу, как тайные документы второй, неглавной жизни. Там, описанное на толстой бумаге охранялось его прошлое — бумага была, что называется, гербовой — авторские свидетельства были освящены государственным гербом, где серп и молот покрывал весь земной диск от края до края.

Он был сыном актёра, кинематографистом по первому образованию. Но началась индустриализация, и он написал несколько учебников — сначала по технике съёмки, а потом по электротехнике. С этого, шаг за шагом, началась для него литература — и скоро на страницах стало все меньше формул и больше эпитетов.

Он был известен, и некоторые считали его знаменитым писателем (до них Николаю Николаевичу не было дела), но немногие знали, что до сих пор гравитонный телескоп его конструкции вращает свой хобот на спецплощадке Пулковской обсерватории.

Писать он начал ещё до войны и почти сразу же получил первый орден. С тех пор на стене его кабинета висела фотография — он жмёт руку Калинину. Чтобы закрыть выцветший прямоугольник, оставшийся от портрета Сталина, со стены улыбался Юрий Гагарин из-под размашистого росчерка дарственной надписи.

Да, много лет назад Николай Николаевич был писателем, но однажды, на четыре года, он вернулся к циркулю и логарифмической линейке.

Когда резаная бумага перечеркнула окна, а над городом повисли чужие бомбардировщики, он бросил свои книги и согнулся над привычным плоским миром топографических карт. Он остался один в осаждённом Ленинграде и вернулся к научной работе — но теперь на нём была военная форма.

Своя и чужая земля лежала перед ним — разделённая на чёткие квадраты, и он рассчитывал траектории ракетных снарядов большой дальности. Аномальная кривизна магнитных полей мешала реактивным «наташам» попадать точно в цель, и вот он покрывал листки вязью формул коррекции. Воевал весь мир — не только Европа, но казалось, Край Света. И то пространство, где земля уходила в бесконечность (согласно классикам марксизма, прекращая количество в качество), тоже было освещено вспышками взрывов.

Специальный паёк позволял ему передвигаться по городу и даже подкармливать друзей. Однажды он пришёл к своему давнему другу — профессору Розенблюму. Розенблюм тогда стал жить вместе со своим другом-радиофизиком.

Николай Николаевич грелся у их буржуйки не столько теплом горящей мебели, сколько разговорами. Эти двое размышляли, как им умереть, а вот он оказался востребованным и о смерти не думал.

Розенблюм рассказывал, что востребованным должен быть он, и только по недоразумению сначала началась воина с немцами — война должна была произойти с японцами на территории Китая, и уж он-то как востоковед оказался бы полезнее прочих. Но больше они обсуждали отвлечённые темы науки. Николай Николаевич, который никогда не считал себя учёным, жадно запоминал ухватки этой старой академической школы.

Однажды Николай Николаевич пришёл к середине разговора — обсуждали какие-то не лезущие в теорию данные радиолокации.

— Ну, вот представьте, — говорил Розенблюм, набив свою золочёную янтарную трубку на что-то обмененной махоркой. — Помните историю про Ли Шиппера, с его видениями армии глиняных солдат, что полезут из могилы? Допустим, что истории про Ци Шихуанди окажутся правдой. Но тут же затрещит наше представление о мире — понятно, что человечество делает массу бессмысленных вещей, но два императора, из которых ошибка переписчика сделала одного Ци Шихуанди, были прагматиками и вовсе не сумасшедшими. Вот жаль, что на прошлой неделе умер академик Дашкевич, он бы сумел подтвердить свой рассказ о том, что в систематике есть такое понятие incertae sedis, то есть таксон неясного положения, непонятно, куда отнести этот тип, одним словом. Это существо неясного типа — который традиционно, или по иным причинам не описали как отдельный тип, а в свод признаков других типов она не вмещается.

И вот учёный его отбрасывает — нет объяснений некоторому явлению, просто нет. И вот тут на арену выходит шарлатан и развивает свою теорию.

— Я встречался с этим, — сказал радиофизик, которому перешла трубка, — у себя. Есть проблемы прохождения и отражения радиоволн, которые не лезут ни в какие рамки. Что с этим делать — решительно непонятно. Но приходят шарлатаны и начинают на этой основе делать выводы о пространстве и времени — та же теория Полой Земли, например…

— Но только кто из нас будет в этом копаться? — принимал обратно трубку Розенблюм. — Потому что мы как те мудрецы, которые не могут ответить на прямой вопрос одного дурака. Мы должны пройти путь этого дурака и медленно, раздвигая паутину, придерживая от падения старый велосипед, корыто, стул без ножки, двигаться по этому захламлённому чердаку. Наконец, мы поймём, что на чердаке ничего нет, но жизнь будет прожита, и мы не выполним своего предназначения.

— Дело в масштабе, — вступил Николай Николаевич. — Мы просто загрубляем шкалу (радиофизик кивнул), и наука продолжает движение. Ну не согласуется явление, и ладно — устроить пляску вокруг него дело буржуазного обывателя. Наше дело — двигаться вперёд.

— У нас есть такое понятие The Damned Data — мы с ним и столкнулись в случае отражения радиоволн, — принялся за своё радиофизик. — Это результаты измерений, которые подписаны и опубликованы, но никуда не годятся. Когда шаролюбители, что сегодня будут нас обстреливать как по часам, напечатали свою радиолокационную карту мира, нам просто повезло — из-за Гитлера мы просто сняли этот вопрос с повестки дня.