Избранное - Иоганнес Бобровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И каждый ребенок в зале чувствует себя так, словно это ему подарят деревянных лошадок или оловянных солдатиков. И всех охватывает разочарование, когда фрейлейн Зельник, вилькишская учительница, решительно хватает и собирает все и чересчур высоким голосом кричит в публику:
Ах, ваше величество, вы слишком щедры,
Я все это сейчас поставлю в горку!
Одно из двух: либо это подлинные исторические слова, либо поэту Брюфишу изменили тут рифмы. Фойгт смеется. Но, как бы там ни было, все равно детям в зале не очень-то по сердцу королева, которая терпит подобную мать из народа. Она должна была бы снова отнять у нее все игрушки и раздать детям.
У фрау Урбшат опять распустился пучок. Она пытается удержать его сначала одной, потом обеими руками и со злостью топает ногой. Тут раздается первый взрыв аплодисментов. Канкелат снова высовывается из своей будки, чтоб унять зрителей. Теперь появляется Папендик, Папендик из Наусаде в роли короля, и произносит две отрывочные фразы, ибо известно, что король был немногословен; он вызывает фрау Фрелих — прибыл узурпатор, император французский:
У узурпатора прием…
Смиренно мы к нему войдем…
Теперь женщины снова плачут, но у обер-гофмейстерины Фос слезы перемежаются добрыми назиданиями; у нее всегда наготове свод правил хорошего поведения.
С ней все время так: либо она дает наставления королеве, либо плачет. Вот и не отнимает платок от лица. А королева до того захвачена игрой или растрогана, что плачет настоящими слезами; сразу видно, как у нее краснеет нос — тоже широко известное местным жителям свойство фрау Фрелих.
Остальное, пожалуй, можно и опустить. Вот только на Наполеона стоит поглядеть: этот Наполеон — коренастый мужчина с брюшком. Владелец сыроварни Дюррматт, швейцарец, играет сильно, во французском вкусе: выпученные глаза, быстрые движения, слова все в нос.
И наконец, чтоб утешить королеву, которая еще много раз плакала, — последний акт. Его мы уже знаем со вчерашнего дня: бедные, но преданные уроженцы прусской Литвы прославляют свою несчастную королеву, многие на ломаном немецком языке. Прекрасное действие, на сцене полно людей, синие девушки королевы, женщины, дети… Хор за сценой: «Я из Пруссии, вы знаете мои цвета?» А королева: «Мой славный, преданный народ».
Потом стук, как вчера, когда прусские литовцы бухались на колени. Сейчас они повторяют это. И что ни говори, а повторенье — мать ученья, и сегодня грохнуло как следует. Тут уж восторгу не было предела.
— Пива сюда, — заорал Вите в дверях.
Швейзингер бросился на сцену; его, как и следовало ожидать, осенила идея, и хор грянул: «Мы победоносно разобьем Францию».
И в самый раз — весь зал подхватил. Веселый народ, что ни говори.
А праздник продолжается, вот теперь-то он достиг высшего накала. К тому же темнеет.
Теперь очередь деток, шествие с фонариками. Они движутся вокруг редких деревьев, словно процессия светлячков по лужайке, с прелестной песенкой «Фонарики, фонарики».
Впереди девочка, прямая, как свечка, ступает шаг за шагом, очень внимательно. А двое, следом за ней, сразу же повздорили и бросились друг на друга, размахивая палками с фонариками, фонарики тотчас погасли, оба, детей разнимают, свечи в фонариках снова зажигают. Дальше все идет мирно.
На опушке возле лошадей, чуть поодаль, стоят Варшокс и горлопан. Варшокс уже снова овладел собой.
— Ничего они мне не смогут сделать, ничего.
И после продолжительного глотка из бутылки:
— Они у нас в руках. Если они что, мы пойдем в суд, в Вешвиле.
Горлопан не убежден в целесообразности подобных действий. Может быть, Варшокс не все знает.
Во всяком случае, горлопан говорит:
— Надо притормозить, Варшокс. Как я с Готшальком, понимаешь, ты же видел днем? Просто отрицай: ничего, мол, я не знаю и имел в виду другого.
— Так ведь я ничего и не знаю, — говорит Варшокс к сразу же успокаивается: — Я ничего не спрашивал, ничего сообразить не успел, меня сразу увели, а я ничего и не знаю.
— Ладно, теперь-то ты знаешь, я тебе сказал. Если еще принесет, так ты имел в виду Штейнера с узкоколейки, он не захотел переводиться в Инстербург, помнишь, когда еще можно было.
— А если Нейман придет?
— То же самое. Стой на своем. Стой на своем — и точка. Все время тверди одно и то же.
— Ладно, будь здоров!
— Ничего они нам не сделают!
— Что они могут! Подумаешь, мы сами с усами!
И снова основательный глоток из бутылки.
— Никому нас не запугать! Нам палец в рот на клади!
Сказать-то легко. Но как страшно вдруг поползли мурашки по спине: легкое щекотание — и сразу ледяной холод. Словно внезапно треснула куртка.
— Видел ты его? Идет?.. — шепотом вопрос.
— Нет. Еще нет, — шепотом ответ.
И внезапное озарение у Варшокса, словно прямо с неба:
— Мы затеем большой скандал с литовцами, большую драку. Кто мы есть тогда? Тогда нам никто ничего не сделает, мы герои.
Вот оно, решение вопроса. С ним можно выходить из лесу. С ним можно идти на луг. С ним можно в трактир. С ним можно на свет.
Надо только еще несколько человек: парикмахера Бергера, сыновей Валата, Швиля, Урбшата. Сделаем.
А как это сделать?
Очень просто, за столом. Парикмахер Бергер говорит: «Ясно, тут кое-кто внесен в список».
Урбшат торопится: сейчас зажгутся костры на воде. Рагнитцы и паскальвайцы уже начали, пауядварцы тоже.
Имеются в виду ивановы огни на немецкой стороне; там их называют огнями в честь летнего солнцеворота.
— А как же насчет нашего дельца?
— Ясно, ты мне скажешь тогда.
— Сам увидишь, — говорит Варшокс, — мы начнем внизу.
Наверху, на горе, у литовцев, пламя поднялось уже высоко. Сначала они поют. Огонь горит на камне ровно, только иногда ветер врывается сверху в открытый круг и разбрасывает клочья пламени в стороны. Тогда быстрые белые полосы света добегают почти до плотной стены елей, до частокола стволов, почти до самого кустарника. И вот они опять исчезли, и только на приподнятых лицах лежит свет. Теперь, когда молодые люди мало-помалу разбрелись, спустились вниз с горы, а оставшиеся сдвинулись потеснее, кто-то начинает рассказывать. Старинная легенда про девушку Нерингу, которая была такой сильной и большой, выше самой высокой ели, она могла вытащить повозку вместе с лошадьми, застрявшую в песке дюны, а в бурю удерживала корабли в гавани или, ухватившись за
