Почти невинна - Джейн Фэйзер

Что бы ни готовило им будущее, их любовь оставалась все той же жизненной силой, дававшей надежду на счастье.

Гай стремительно вскочил. Магдалена была не просто угнетена. Она пришла в отчаяние, и Гай вдруг испугался всего того, что было сказано между ними. Для Эдмунда он больше не мог ничего сделать, но оставшейся в живых он был нужен. Точно так же, как ему была нужна она.

Ее следы таяли на траве по мере того, как солнце выпивало последние капли росы, но он дошел по ним до рощицы. Здесь было тихо и еще сохранялась ночная прохлада. Где-то усердно стучал дятел. Что-то прошелестело в кусте ежевики. Гай позвал Магдалену, но в ответ услышал только эхо. Страх медленно вползал в его сердце. Он видел перед собой эти серые, как всегда, искренние глаза, полные отвращения к себе, того самого отвращения, которое он и не подумал искоренить. Слышал ее голос, тихий, но полный презрения. Дважды она назвала себя дочерью шлюхи, а он и не отрицал. Беда в том, что Магдалена сказала правду. Вот только дело было не в самом факте, а в том, что за ним крылось. И этот второй смысл Гай обязан был немедленно опровергнуть. Но в своей отрешенности, которую теперь распознал как потребность наказать Магдалену за собственные боль и вину, он оставил ее барахтаться в колодце самоосуждения, тонуть в том, что, как она считала, было его омерзением к ней.

— Магдалена! — снова окликнул он, на этот раз уже с тревогой. И снова молчание.

Солнечный зайчик играл в конце поросшей по обеим сторонам ежевикой тропинки, на которую он свернул, и деревья уступили место широкому лугу. Гай вышел на свет. Между широких берегов бежала река. Темно-бурая вода катилась по плоским камням. Иногда в небольших волнах сверкала серебром форель, из ила поднималась плоская с острыми зубами головка угря, над зарослями тростника летала синяя стрекоза, узкие листочки плакучей ивы трепетали на ветру. Мирная сцена, которой не коснулись ни зло, ни предательство, ни месть, ни отравленная любовь.

Недалеко от Гая находился мостик, вернее, несколько бревен, переброшенных через реку. Вместо перил была протянута полусгнившая веревка. На бревнах стояла Магдалена, сжимая веревку и наклонившись над водой. Голова ее была опущена. Волосы густым покрывалом падали на плечи, занавешивая лицо. Гай почти подбежал к ней, но она не подняла глаз, даже когда он добрался до мостика и поставил ногу на бревна. Они качнулись под его тяжестью, но не разъехались.

— Ты не должна уходить так далеко от лагеря, — заметил Гай, осторожно подбираясь к ней.

— Они — это само воплощение зла, — выдохнула она, по-прежнему не глядя на него. — И я принадлежу к ним… я одна из них. Таких, как они, любить немыслимо… возможно только позволить затянуть себя в омут порока. Я затянула тебя… Эдмунда… точно так же, как мать затянула моего отца. Безумная Дженнет предсказала, что на моих руках не только любовь, но и кровь. Только тогда я не понимала, как много крови.

— Я люблю тебя, — негромко выговорил он, устремив взор на реку, чувствуя, как окружающая безмятежность вливается в душу, исцеляя боль и муки. — Ты дочь Изольды де Борегар и Джона Гонта. И я люблю тебя. Ты родила мне дочь. И я люблю тебя.

— Моя мать была потаскухой.

— А ты — нет.

— Разве?

Она резко повернулась, и бревна вновь зашевелились.

— Я дважды предала мужа и довела до гибели. И ты мог так же легко погибнуть в Каркасоне. Сколько воинов умерли там из-за того, кто я есть и что наделала?

— Ты не ответственна за свое рождение и за подлые деяния семьи своей матери, одно из которых стало причиной гибели Эдмунда. Я несправедливо обидел тебя, но ты должна отринуть все обвинения и помнить одно: я люблю тебя.

— Это неправда. Я околдовала тебя. Как часто ты повторял это! Но любить меня? Это немыслимо.

— Давным-давно, — задумчиво начал Гай, — жила одна маленькая девочка, которая становилась ужасно надоедливой, когда ей говорили нечто такое, чему она не хотела верить… настолько надоедливой, что все любившие ее теряли терпение. — Он сжал ее подбородок, вынуждая посмотреть на себя. — Оказалось, что годы ничуть ее не исправили. Ты снова становишься невыносимо надоедливой, Магдалена Ланкастер. — Он улыбнулся, обводя пальцем ее губы. — Я люблю тебя. И совершенно не важно, чья ты дочь.

Она взглянула в его глаза и прочла в них одну лишь правду. Пусть там светились печаль и мучительное раскаяние, которое еще долго не поблекнет, но сильнее всего горела любовь, яркое сильное пламя, разгонявшее тени, пламя, которому суждено очистить прошлое. И только теперь она увидела то, что он позволил ей увидеть. Уверенная в этой любви, она сумеет отвергнуть свое оскверняющее наследие, снова поверить в мощь и справедливость своей любви, любви, которую она питала к этому человеку и их ребенку, любви, способной совершить чудо.

— Держи меня, — попросила Магдалена, совсем как раньше.

— Только когда под моими ногами вновь окажется твердая земля, — запротестовал он. — Не имею ни малейшего желания барахтаться в воде.

Звонкий смех сорвался с ее губ, и Магдалена, внезапно повернувшись, легко перепорхнула на противоположный берег. Гай, не теряя ни минуты, последовал за ней, и не успели его сапоги вновь коснуться травы, как она оказалась в его объятиях и в нем с безумной силой загорелось желание. Как давно он не обнимал ее, как давно не ощущал под ладонями это роскошное упругое тело, не вдыхал теплый женственный запах ее волос и кожи. Она прильнула к нему, гладя по голове, прижимаясь, целуя с той жаркой голодной страстью, которая подхватила и]; и понесла приливной волной. Их языки сплелись, ее зубы прикусили его нижнюю губу, его руки нырнули под ее юбки, лаская, гладя, погружаясь в заветную влажную ложбинку, и Магдалена застонала в неукротимом порыве ощутить сладостную тяжесть его обнаженного тела.

Они слились, все еще одетые, лихорадочно отбрасывая мешающую ткань, извиваясь в жадной попытке стать ближе друг другу, эти двое, так долго лишенные блаженства соития, осыпавшие друг друга такими знакомыми и одновременно новыми ласкам.

Ей казалось, что она может лежать так вечно, наслаждаясь пульсацией могучей плоти в ее лоне, и вечно стонать под его телом, вжимающим ее в землю так, что она стала единым целым и с этим телом, и с этой землей, и добро и радость и от того и от другого вливались в нее, наполняли светом.

Ему казалось, что он обволакивает ее своим телом так же, как она поглотила его собой. Они стали единым целым под этим солнцем и на этой земле. Единым целым в жизни и смерти, и их кровь жарко кипела любовными соками, когда они купались в запредельных, целительных волнах любви.

Эпилог