Не будите Гаурдака - Светлана Багдерина

— Куда пойдем? — без дальнейших пересудов взял гиперпотама за рога он.

Фиолетовая дама, будто с самого начала ожидала только такой исход беседы, заговорщицки оглянулась по сторонам, привстала и приложила алые губы к самому уху героя вечера и дня.

— Встречаемся в конюшне. Там никто не сможет нам помешать… мой дикий северный зверь…

И, не дожидаясь ответа, коброй выскользнула из-за стола и была такова, только через гам и звон посуды чудом долетел до него зазывный шепот:

— Торопись…

Ворота конской обители были чуть приоткрыты. Где-то в глубине горел тусклый желтый фонарь. Конюхи, их подручные и прочие труженики скребка и лопаты отсутствовали — или по счастливому стечению обстоятельств, или роковая брюнетка и впрямь хорошо подготовилась к запланированной деловой встрече.

Все еще слегка озадаченно покачивая патлатой рыжей головой и хмыкая в ответ своим мыслям, юный отряг вчетверо увеличил ширину прохода — тяжелые ржавые петли тоже весьма удачно даже не скрипнули — и боком протиснулся в образовавшийся проем.

— Эй, ты где? — в полголоса позвал он и вопросительно зашарил глазами по длинному ряду добротных стойл, уходящих во тьму в конце длинного конского сарая.

Несколько мгновений лишь тихое пофыркивание лошадей над низенькими дверцами стойл было ему ответом, и он уже начал было подумывать, что не все инструкции надо бы воспринимать так буквально…

Как вдруг темнота за фонарем ожила.

— Я здесь, мой повелитель… мой отряжский буйвол… мой северный гигант…

Брюнетка, имени которой Олаф за весь вечер даже не узнал, плавно выступила в круг тусклого янтарного света и текучим движением руки освободила упрятанные в серебряную сетку волосы.

Низкий грудной голос, казалось бы, негромкий, заполнил неожиданно всё пространство, притягивая, маня, обволакивая, лишая воли и разума.

— Иди же ко мне… иди… иди… иди…

— Извините-извините, дамочка. Только после меня.

— Что?!..

— Я говорю, милочка, выйди на пять-десять-пятнадцать минут, подожди снаружи… а у меня к его конунгскому величеству есть тайный деловой разговор… секретной важности…

Олаф, будто очнувшись от чар, вздрогнул и затряс головой.

— И у тебя… тоже?

Перед недоверчиво ухмыляющимся ликом северянина гордо предстал министр финансов.

Он был пьян.

— Что значит — "тоже"? Это что еще за "тоже"?!.. Я не знаю, какие у тебя к ней дела, а у меня к тебе — государственные! Конфети… конфифи… кондефи… кондици… Конь-фидель-цианные!.. Поэтому, лапочка, соизвольте покинуть… э-э-э-э… данное помещение!..

— А если я откажусь? — зловеще прищурилась дама в адрес невесть откуда взявшегося конкурента.

— Я буду кричать, — убеждено заявил министр.

— Пять минут — и чтобы духу твоего сивушного тут не было, алкаш! — фыркнула как разъяренная кошка брюнетка, развернулась в вихре складок и оборок, и вылетела в ночь.

Главный кошелек державы времени зря терять не стал.

— Послушай, Олаф… ничего, что я тебя так… без "вашего величества"?.. А то и без того целыми днями что ни слово — то "вашвеличество, вашвеличество, вашвеличество"… Как будто его предок был первым человеком на Белом Свете! А не собирал пошлину с торговцев на базаре вместе с моим сто тринадцать лет назад!.. Павлин расфуфыренный… Заносчивый индюк…

Других кандидатов в заносчивые павлины и расфуфыренные индюки, кроме миляги Августа, в контексте данной парадигмы на ум отрягу не пришло, и он позволил себе усомниться в нелестной оценке багинотского монарха.

— А мне кажется, он у вас ничего парень?..

— Ха! — горько выплюнул министр. — Лицемер! Популист! Проныра! Выскочка!.. Терпеть не могу… Ухххх… я бы его…

— Бывает, — дипломатично посочувствовал отряг. — Но от меня-то тебе чего надо? Его корону? Его голову? Так это ты не на того натк…

— Что ты, что ты!.. — едва не протрезвел и с неподдельным ужасом замахал руками министр. — Ни в коем разе!!! Ни-ни!!! Ни в жисть!!!.. Не губите, да не губимы будете, как сказал Бруно Багинотский!

— А чего тогда тебе?..

— Видишь ли, мил человек Олаф… — с хмельною хитрецой потупил косые очи финансист. — Моим приходом сюда и тайной, которую я хочу тебе раскрыть, я убью одним стулом двух зайцев… или как там говорил Шарлемань Семнадцатый… Я насолю этому… парвене… — раз… и помогу людям, чьи героические усилия по спасению нашего королевства… спасут наше королевство… не побоюсь этого слова… два.

— О чем это ты? — всё еще не очень понимая, к чему клонит лукавый царедворец, но уже заинтригованный донельзя, вопросительно склонил конунг рыжую голову набок.

— О том, что… — министр оглянулся, нетрезво нахмурился, встретился взглядом с лошадью, поднес палец к губам и сурово прошипел ей так, что если бы не шум попойки, слышно было бы, наверное, в самом "Бруно": — Тс-с-с-с-с-ссссс!!!

— Сам тссс, — резонно посоветовал Олаф и нетерпеливо замахал рукой. — К делу давай ближе, южанин, к делу!

— А мы уже там, — ухмыльнувшись, с готовностью сообщил министр. — Дело в том, что когда вы днем торговались с Августом, не показалось ли вам, что он подозрительно быстро уступил?

— А, по-моему, это Иван…

— Ха! Да если бы нашего игрушечного королька не устраивала сумма, он бы просидел, торгуясь, пока эта тварь не пролезла бы вместе со своим туманом в двери и не сожрала бы его с потрохами и мошной!

— Да? — насторожился отряг.

— Да! — довольно подтвердил зам короля по финансам и, не дожидаясь нового вопроса от гостя, энергичным шепотом продолжил: — Так вот, разгадка такой неслыханной щедрости в том, что монета, которой он собирается вам заплатить, неполная!

— Надкусанная, что ли? — вытаращил глаза Олаф.

Министр фыркнул.

— Всё равно, что да. Дела в последнее время в королевстве не шли на лад, золото-валютный резерв король профукал на развлечения и прожекты, и на тайном совете государства мы приняли решение… вернее, он принял, а нас не спросили… что доля золота в багинотском кронере будет теперь… будет теперь… Скажем так, в морской воде золота теперь больше. И за границей королевства на один золотой багинотский кронер можно купить разве что ведро картошки. Да и то только в урожайный год.

— Хель и преисподняя!!!.. — отряг выдохнул, пораженный неслыханным коварством внешне такого обходительного и предупредительного правителя, и рука его потянулась к самому большому топору. — Это же… это же…

Юноша яростно порылся в своем словарном запасе, обнаружил самое страшное обвинение после трусости и гневно выпалил его в лицо министру: