5-ый пункт, или Коктейль «Россия» - Юрий Безелянский

«Почему советский городской фольклор прямо-таки из кожи лез вон, воспевая уголовников?» — задает еще один вопрос Борис Васильев. Действительно, почему нам многим ближе Беня Крик и Остап Бендер, а не какой-нибудь положительный герой советского писателя Шундика? И почему мы с особым удовольствием поем блатные песни, типа:

Я с детства был испорченный ребенок,На маму и на папу не похож…Я женщин обожал еще с пеленок,Эх, Жора, подержи мой макинтош!..

Заметки «Вопросы к самому себе» Бориса Васильева неисчерпаемы.

«…Почему мы воруем у себя же самих и неудержимо, по-детски, врем, что в стране люди умирают с голоду, хотя потребление водки на душу населения красноречиво опровергает этот убийственный факт?..

Почему мы со всенародным восторгом празднуем свои победы и тихо помалкиваем о своих поражениях с их миллионами погибших, хотя победы никогда и ничему не учат, а учат только поражения? Откуда в нас такая ярость отрицания, которая всегда одерживает верх над яростью созидания?..» (ЛГ, 1999, 12 апреля).

«От каких несчастий мы произошли?» — этот вопрос задает уже Валентин Распутин.

«Суть нашего характера — суть географическая, а также исторических условий, — отмечает Распутин. — Максимализм нашей души — от неоглядных просторов, испытующих желания и волю: нам или все, или ничего, на половину мы не согласны. Оборотная сторона всякой положительной черты — вероятно, от резкой смены климата, а отсюда — нередко затраченного впустую труда. Наша порывистость — от необходимости успеть, уложиться в короткие сроки. У нас и сама природа порывиста: расцветает за день, блекнет за ночь. Завтрашний день у нас постоянно был ненадежен. За четыре века Русь 250 раз отражала внешние нашествия, за последующие пятьсот лет она провела в войнах почти триста. Еще и в конце XVIII века на азиатских рынках торговали русскими невольниками. Эта практика возобновляется сейчас в Чечне. Занимая большие площади в Европе и Азии, мы не Европа и не Азия. Вторая раздвоенность — психическая, между святостью и стихией, между небом и землей. Третья: мы не рождены для материального порядка вещей, но и не утвердили духовный…»

И еще несколько мыслей Распутина: «Русский человек не умеет себя беречь… Культа денег у нас не было… Наша бедность стояла на богатстве, которое долго не давалось. Бедность по-своему услаждает нашу душу, что видно и по народным песням, и по песням духовным…» («АиФ», 1998, № 42).

Валентин Распутин — прозаик. А теперь послушаем мнение поэта Татьяны Щербины о русском народе:

«Мы — вечная жертва…

Мы переполнены самомнением, гордыней, чья оборотная сторона — самоуничижение. Или я (как и нация в целом) рву на себе волосы: какое я дерьмо и в каком дерьме живу, или бью себя в грудь, что я — обладатель Истины, и пусть кто-нибудь попробует с этим не согласиться.

«Плохой» у нас сильнее «хорошего». Почти в любой компании не трезвенник пристыдит пьяницу, а пьяница укорит: ты вроде как не свой, не родной, не пьешь — значит, что-то скрываешь. Не честный пристыдит вора, а вор — честного: чистеньким хочешь быть? Ленивый презирает работящего: самый умный, что ли, больше всех надо? Отказываешься брать взятку — дурак. И действительно дурак. Берущий и дачу построил, и машину купил, и в Ницце отдыхает, а ты в нищете, и жена каждый день попрекает. Начинаешь завидовать, начинаешь хотеть быть плохим.

«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Страх Божий у русского народа отсутствует. Как и вообще Закон, по которому бы жили из поколения в поколение, соблюдая хотя бы 7 заповедей из 10 (не сотвори себе кумира, чти отца и мать, не убий, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй, не желай чужого), вошедших в учение Христа. Заметив, что русский активизируется из азарта, фанатизма или под страхом смертной казни, Сталин построил на этом свою систему…

Мы патологически романтический народ (в чем, конечно, и наше обаяние) — без увлечения, вдохновения мы увядаем, загниваем, запиваем и пропадаем. Сколько бы ни было у нас денег — мы прогуляем их все сегодня же, на что будем дальше жить — неважно. (А уж кто начнет считать деньги, того сразу припечатают: жлоб!) Нам не интересно точить каждый день по сто гаек, нам интересно поставить рекорд: не спать двое суток и выточить миллион гаек, а потом — пусть ржавеют…

Мы мало способны к индивидуальной жизни… Русский человек если не вслух, то внутренне живет в позиции претензии ко всем, кроме себя. Так живет и нация в целом…» («Известия», 1998, 28 ноября).

Не знаю, как вам, а мне понравилось это наблюдение по поводу гаек: не сто, а миллион — вот это интересно! Вот и я пошел на какой-то рекорд: собрать как можно больше высказываний о России и русском народе. Собрать в мешок, а потом с шумом вывалить — смотрите, удивляйтесь! И это действительно прелюбопытно и архиинтересно. Разные люди. Разные взгляды. Разные ракурсы. Разный лексический ряд. Разные цвета мыслей и разные ароматы мнений.

Обратимся к журналисту Владимиру Чернову, к его заметкам «Рус Иван»:

«Проклятый Запад изобрел комплекс неполноценности. А мы — комплекс недоданности. Мы — единственная, наверное, страна, где о человеке всегда судили не по оценке его со стороны, а по тому, что сам о себе говорил. А он говорил: ах, были б возможности! Но сегодня — на редкость задумчивый день, а вчера был дождь, играть было лень. Наверное, завтра. Завтра наверняка. Во славу музыки — сегодня начнем с коньяка! О, yes!

У нас плеяды непризнанных гениев. И до сих пор наши женщины любят подбирать этих непризнанных где-нибудь под заборами. Она его за высокие слова подберет, отчистит, вымоет, рубаху ему выстирает, за стол посадит, кормит и любуется: бедный мой! А он уйдет к ночи и снова ляжет под забор. А она, плача тихо, снова его из канавы достанет, вымоет. И жизнь ему свою отдаст.

Оттого так любят западные джентльмены жениться на наших женщинах, такой сладкий контраст после эмансипированных своих, такая самозабвенная отдача, такое растворение в мужике. А на наших мужиков нигде спроса нет. Кому они нужны, глашатаи своей неповторимости?

И вся загадка русской души в том, что душа эта — женская. В сиволапом, вонючем мужике — женская душа. Отсюда его беды и порывы. Вот он загуляет, взовьется, всех отлупит и вдруг зарыдает и — простите, говорит, меня, гада!..

Русский характер непредсказуем. В нем сразу — жестокость и жалость, тупость и творческий восторг. И все — в крайних проявлениях…»

Отложите книгу. Сделайте выдох. Я прекрасно понимаю: кипит ваш разум возмущенный. Но что делать? Наберитесь мужества и дочитайте сей нелицеприятный подбор. Итак, что там дальше говорит Владимир Чернов?

«Россию формирует слово. Больше ничего. У нас всё — чужое: великий поэт наш — эфиоп, великий тиран — грузин, цари — все немцы, народ — с тяжелым татаро-монгольским прошлым. В общем, ничего своего. А живем и считаем себя могучим этносом. Язык общий…» («Огонек», 1995, № 39).

Еще один журналист — Валерий Кичин. Тоже не удержался от исследования на интересующую нас тему и написал статью «Русский синдром, или Мат коромыслом». Начинается она так:

«Мы изумляемся: почему нас не любят? Такая хорошая страна Пушкина, Чайковского и Аллы Пугачевой, а — не любят. Боятся. Образ русского на мировом экране сведен к ясно узнаваемым чертам: шапка-ушанка, плохие зубы, расплывшаяся фигура, нелепая повадка, непредсказуемость, водка и мат» («Известия», 1998, 2 июля).

Это расхожий стереотип. Обидный, конечно, но, слава Богу, не все так представляют русских. К примеру, корреспондент китайской газеты «Гуанмин жибао» Ван Сыньцзюй, проработавший в Москве больше десяти лет, выделил 10 признаков россиянина Вот они:

«Мощный творческий потенциал… Мужество, стремление к победе… Стремление к лидерству в мире… Небрежность в малых делах и собранность — в больших… Повышенная возбудимость, необдуманная поспешность в действиях… Однобокий способ мышления… Любовь к крайностям и противоречивость — это, пожалуй, самые главные особенности характера русского человека… Чувство юмора… Чувство собственного достоинства… И последнее: освобождение от гнета» («АиФ», 2000, № 3).

Ну что ж, этот портрет более или менее приятен и не вызывает особых раздражений. Но надо ли им обольщаться? Как говорил тургеневский Базаров: «Русский человек только тем и хорош, что сам о себе прескверного мнения».

Мы предоставляли слово людям известным и, как говорится, пожившим, а вот мнение молодого Ильи Тюрина. К сожалению, он трагически погиб в 19 лет. Был способным молодым человеком, писал стихи, эссе, статьи, рассказы. Вот отрывок из его статьи «Русский характер», написанной за две недели до гибели:

«За свою тысячелетнюю историю русский народ терял больше, чем успевал накопить. Уже в обозримом прошлом многие наши прекрасные черты претерпели разрушительное отражение в кривом советском зеркале. Исконная крестьянская любовь к земле и работе на ней обернулась стремлением переселиться в город и вести по возможности легкую жизнь (а иногда и просто иждивенческую — вспомните «обманутых вкладчиков»). Русские люди были доверчивы, но умели за себя постоять (облаву на разбойника или конокрада устраивали всей деревней) — теперь они подозрительны к каждому встречному и при этом беспомощны. Русское великодушие превратилось в равнодушие, гостеприимство — в скопидомство. Да и многое другое, что прибрели наши честные и добрые предки, мы, не всегда по своей вине, растеряли. Но вот все жалкое, глупое, детское осталось и преумножилось. Остались и живут на всех уровнях общества недальновидность, беспечное невнимание к себе и своему будущему. Осталась слепая вера в исполнение несбыточных грез, соседствующая с неумением извлечь выгоду из простых подручных вещей. Осталось тупое чванство ко всему новому и иноземному, обратная сторона которого — глубокое неуважение к собственной истории и пренебрежение традициями. Черты, простительные неграмотному земледельцу средневековья, свободно перекочевали в конец тысячелетия — и продолжают укреплять свои позиции. Почему же так? Разве за века не изменились люди? Нет. Люди изменились, но народ — не столько люди, сколько отношения между людьми. Главный исход всех исторических и социальных перипетий нашей России в том, что мы уже очень давно не можем по-настоящему почувствовать себя народом, нацией, этносом. Единственная ситуация, когда это ненадолго удается, — война…» (ЛГ, 1999, 6 октября).