Последняя Империя - Евгений Сартинов

— Э-э, капитан, ты давай не наглей, а! Хочешь себе неприятности получить? Ты их получишь, я гарантирую!

— Да отстань ты, — отмахнулся от него Юрий. — Нашел чем пугать. Дальше Чечни все равно не пошлют. Сержант, как там у тебя?

— Сейчас! — донеслось из кузова. — Ну-ка слезь с этого ящика! Кому говорю, слазь!

"С кем это он там," — подумал Мирошкин, и тут же в кузове грохнул пистолетный выстрел. Капитан еще поворачивал голову, а «КАМАЗ» уже тронулся с места, своим ревом почти заглушив визг попадавших от толчка чеченских женщин. Ближе всего к машине оказался Зинченко, он успел догнать еще не разогнавшийся автомобиль и, подтянувшись, рывком запрыгнул в кузов. Юрий видел, как Василий встал, но водитель заложил крутой вираж, объезжая бетонный блок, капитана мотнуло в сторону. А когда он выпрямился, снова послышались выстрелы, и тело Зинченко дернулось, перевалилось назад, через борт, и упало на дорогу. Эти двадцать метров Мирошкин пробежал на одном вдохе и почти упал на тело друга. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять весь ужас положения. Из пробитого виска друга пульсировала кровь, еще одна пуля прошла через глаз. А со стороны уезжающего «КАМАЗа» доносилась все разгорающаяся пальба. Лавируя по лабиринту из расставленных по дороге блоков, громоздкий грузовик никак не мог набрать скорость, по кабине водителя стреляли из нескольких автоматов, но и из кузова уже не прячущиеся боевики отвечали ожесточенным огнем. Их было трое, в грязном камуфляже, в черных масках. Разогнувшийся Мирошкин перехватил пробегавшего мимо солдата, выхватил из рук у того «Калашников» и, почти не целясь, выстрелил в сторону «КАМАЗа» из подствольного гранатомета. Выстрел получился удачным, граната опустилась точно в центр кузова и, очевидно, попала в какие-то боеприпасы, потому что сразу полыхнул невероятной силы взрыв.

Опустив автомат, Мирошкин несколько секунд смотрел на догорающие останки «КАМАЗа», потом машинально отдал оружие солдату и присел на корточки рядом с телом друга. Василий уже не дышал, единственный его глаз был открыт, и, отражая серую хмарь осеннего неба, стал таким же серым и безжизненным, утратив живую, природную голубизну. Юрий медленно стянул со своей головы шапку. Мимо него проползли джипы с высокой комиссией, но Мирошкин, казалось, не видел этого.

Спустя восемь лет в международном аэропорту Гааги Юрий Мирошкин спускался по трапу с борта «Боинга-747». На погонах его щегольского мундира сияли три полковничьих звезды, справа на груди значок Военной академии имени Фрунзе. Эта посадка в Голландии была вынужденной, из-за сильного ливня аэропорт Брюсселя не принимал их самолет, и теперь Юрий раздумывал над тем, как добираться до штаб-квартиры НАТО: дожидаться улучшения погоды или просто уехать автобусом. Гаагу одолевал дождь, показавшийся Мирошкину очень сильным, он невольно перешел на бег, хотя до поданного им автобуса было всего метров двадцать.

"Что же тогда творится в Брюсселе? — подумал Юрий, складывая зонтик уже внутри салона. — Если здесь такой дождище хлещет, то там, наверное, вообще всемирный потоп?"

От дамы, стоявшей рядом с ним, возбуждающе пахнуло резким, изысканным ароматом, и на несколько минут Мирошкин забыл о проблемах столицы Бельгии. Машинально, на автопилоте полковник последовал за женщиной со столь восхитительным парфюмом. Она оказалась привлекательной во всех отношениях. За эти годы Юрий так и не женился, но сумел оценить все преимущество холостяцкого существования, и кратковременные бурные романы скрашивали его скучную личную жизнь.

"Пройдем паспортный контроль, и надо будет с ней познакомиться", — подумал Мирошкин, продолжая смотреть вслед красавице. Он не глядя сунул паспорт в руки чиновника. Гораздо больше полковника сейчас волновало, в какую сторону отправится его попутчица. А та остановилась посредине зала в нерешительности, явно волнуемая теми же самыми проблемами, что и сам Мирошкин. Дама посмотрела в сторону расписания движения самолетов, потом отошла к расписанию междугородних автобусов.

"Что они там возятся?" — с досадой подумал Юрий, оборачиваясь к представителям пограничного контроля. К этому времени количество их удвоилось, худощавый парень с некрасивым, вытянутым лицом коренного фламандца что-то объяснял более старшему товарищу с объемным животиком любителя пива, тыча при этом пальцем то в паспорт Юрия, то на монитор компьютера.

— Что-нибудь не так, офицер? — спросил Мирошкин, заученно скалясь в профессиональной, дипломатической улыбке.

— Вы Юри Мирошки? — спросил молодой чиновник, по западному глотая окончания имен.

— Да.

— С какой целью вы прибыли в Нидерландское Королевство?

— Я следую транзитом в Брюссель, по приглашению руководства блока НАТО.

Мирошкин достал нужные документы, оба голландца внимательно их изучили, потом переглянулись. Старший куда-то ушел, второй, сказав: "Один момент", отложил документы Юрия в сторону и занялся проверкой документов какого-то азиата, не то корейца, не то японца.

"Любитель пива" вернулся минут через десять, и не один, а с двумя рослыми полицейскими.

— Юри Мирошкин? — спросил он строго, беря в руки паспорт полковника.

— Да, это я.

— Вы объявляетесь задержанным по ордеру международного трибунала в Гааге как военный преступник. У вас есть право на адвокатскую защиту, а также на один звонок.

Юрий был ошеломлен.

— Какое вы имеете право! — вскипел он. — Какой еще к чертям ордер?! У меня дипломатический паспорт!

— Это не имеет значение. Правительство Голландии не признает вашего статуса дипломата. Следуйте за нами.

Побагровевшего от злости Мирошкина провели в комнату пограничного осмотра и тщательно обыскали. На все протесты и угрозы русского полковника голландцы реагировали с флегматичной безразличностью, так что через полчаса Юрий плюнул и, напоследок по-русски «причесав» своих тюремщиков, умолк, надеясь только на телефонный звонок в посольство.

Человеку, поднявшему посла России с постели в три часа ночи, трудно рассчитывать на доброту и ласку. Митин, так звали главного российского дипломата в Нидерландском Королевстве, когда прибыл в аэропорт, был настроен соответственным образом.

— Ну, так что у вас тут случилось, полковник? — буркнул он, покрасневшими от недосыпа глазами рассматривая нарушителя своего спокойствия. Мирошкин как можно более подробно рассказал ситуации, Митин кивнул и вышел, сказав только одно:

— Хорошо, сейчас разберемся.

Но вернулся посол только через полтора часа. Следов сна на его лице уже не было заметно, зато отчетливо просматривалось явная злость напополам с растерянностью.

— Плохи твои дела, полковник. Ты знал, что по твою душу в свое время выписали ордер на арест?

— Да, но это когда было?! Да и вообще, что за глупость! Это уже пятая моя поездка на Запад.

— Странно, что она не тринадцатая. Я пробовал все: и протестовал, и угрожал, и просил отпустить тебя под залог — бесполезно. Уперлись как бараны!

— Что же теперь делать? — растерялся Мирошкин. До этого он воспринимал все происходящее как дурной сон, временное недоразумение, но лишь теперь до него начал доходить весь ужас его положения.

— Придется, брат, немного посидеть в тюряге. Это, правда, не наши тюрьмы, тут все гораздо более цивилизованно. Но…

— И долго?

Митин пожал плечами.

— Пока не включится большая дипломатия из Москвы. Так что потерпи.

На следующий день газеты и телевидение взахлеб вещали о деле Мирошкина. "Русский офицер арестован за прошлые военные преступления, — писала английская «Гардиан». — Голландское правосудие предъявляет русскому полковнику обвинение в убийстве четырех чеченских женщин. Невинные мирные жители погибли восемь лет назад от рук Юрия Мирошкина".

Кадры любительской съемки, зафиксировавшие выстрел Юрия из подствольника и последующий взрыв «КАМАЗа» крутили по всем каналам. Правда куда-то исчезли кадры обстрела боевиками блокпоста, тем более смерть Зинченко. Показывали только сам выстрел и крупно лицо Юрия, склонившегося над телом друга.

Следствие длилось всего две недели, сам суд — три дня. Первый раз войдя в зал заседаний, Мирошкин сразу почувствовал, как от затянутых в черные мантии людей веет холодом высокомерия и непонятной ему ненавистью. Он понял все из выступления прокурора, итальянки Андре Конте, пожилой женщины с лицом, на котором напрочь отсутствовали какие-либо эмоции.

— Мы не можем терпеть любых нарушений на нашей прекрасной земле прав человека. Этот же человек нарушил самое важное право человека — право на жизнь. В лице этого жалкого полковника мы судим не только его, но и все его громадное варварское государство. Государство, где раздавлены все права человека, где отсутствует сама свобода.