Происхождение христианства из гностицизма - Артур Древс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гностический миф
Уже первые стихи евангелия показывают, что оно не простое историческое повествование, а гностический миф:
«В начале было слово (логос), и слово было у бога, и слово было бог. Оно было в начале у бога. Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... Был свет истинный, который просвещал всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез него начал быть, и мир его не познал. Пришел ко своим, и свои его не приняли. А тем, которые приняли его, верующим во имя его, дал власть быть чадами божиими, которые не от крови, не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от бога родились. И слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу его, славу, как единородного от отца... И от полноты его все мы приняли и благодать на благодать... Бога не видал никто никогда; только единородный сын, сущий в недре отчем, явил нам его».
Эти слова напоминают нам введение книги Иисуса сына Сирахова.
Точно то же мы находим в книге Баруха (3, 31 и сл., 37 и сл.).
У Баруха премудрость совпадает с законом, который, по его мнению, пребывает вовек (там же 4, 1). С точки же зрения евангелия Иоанна закон есть только производное и второстепенное проявление божественной премудрости, в то время как благодать и истина произошли чрез Иисуса Христа (1, 17). Но оба писания согласны в том, что премудрость является предпосылкой последующей жизни:
«Все держащиеся ее будут жить, а оставляющие ее умрут» (Вар. 4, 1)
Точно так же и Иисус сын Сирахов прославляет премудрость, дающую долгоденствие (Сир. 1, 12, 20):
«Любящий ее любит жизнь» (4, 13).
А Псевдосоломон называет ее «человеколюбивым духом», устрояющим жизнь согласно воле божией (1, 6 и 14); он говорит о неугасимом свете, исходящем от нее (7, 10), уподобляет ее «отблеску вечного света» (7, 26), чистому зеркалу действия божия, более яркому чем солнце, более прекрасному чем свет (7, 29); он утверждает, что она имеет сожитие с богом, знает все его дела, присутствовала при сотворении мира и даже принимала в этом акте активное участие (9, 9; ср. также 9, 1: «Боже и господь милости, сотворивший все словом твоим»), и повествует, как она сошла с небес и поселилась среди людей.
Таким образом, вводные слова Иоаннова евангелия выражают только общий взгляд александрийского учения о мудрости, согласно которому премудрость, будучи по существу своему метафизическим принципом, при помощи которого был сотворен мир, выявляет себя в виде света (познание) и жизни (абсолютная деятельность мышления) и посредничает при соединении людей с богом, при чем это посредничество основывается, как на это указывает и евангелие Иоанна, на том, что премудрость представляет собой п осознание божества в субъективном и объективном смысле. «В начале было слово, и слово было у бога, и слово было бог». Следовательно слово или познание составляет сущность бога. В слове бот получает свои определенные метафизические очертания. Субъект, объект и акт познания сливаются в боге непосредственно в одно целое. Бог познает: в этом заключается его деятельность, логос; а то, что он познает, это опять-таки он сам в своей познавательной деятельности, т. е. логос.
Вышеизложенное есть не что иное, как древний взгляд Платона, взгляд, согласно которому бытие, как таковое, должно быть познаваемо, чтобы его можно было познать. Только здесь этот взгляд перенесен на бога. Все усилия гностиков были, как сказано, направлены на более углубленное познание божества, чем то, которое вытекало из Моисеева закона, на исчерпывающее, полное познание бота, исключающее всякие сомнения относительно истинной природы последнего. Но такое познание — и в этом заключается основная идея Иоаннова евангелия — возможно лишь в том случае, если бог по своей сущности сам является познанием. Если мыслимо абсолютное познание божества (гносис), то абсолютом может быть только познание, чистый разум, предельное мышление или созерцание. Сам по себе неопределенный и неизвестный бог, «agnostos theos» («отец мой более меня»), «bythos» (бездна), «sige» (молчание), как называют бога позднейшие гностики [«Gottheit» Эккегарта (Eckehart), «Ungrunt» Иакова Беме (Böhme)], должен превратиться в познание, должен открыться, т. е. сделаться доступным познанию. Бог познаваем лишь постольку, поскольку он сам есть познание. Лишь постольку, поскольку божественный субъект познания одновременно является и объектом этого познания, т. е. поскольку бог представляется исключительно познанием или поскольку сущность его исчерпывается в познании, возможно полное или предельное познание божества. Это самое себя познающее божественное познавание, которое, как таковое, является чистым мышлением или лицезрением, интеллектуальным созерцанием, не имеющим никакого другого объекта, кроме самого себя, — это и есть то, что Иоанново евангелие обозначает словом «логос». Итак, логос, «сын божий» — единственный принцип откровения божия. В то время как Псевдосоломон обещает возвестить премудрость и открыть божественную тайну, евангелие Иоанна утверждает, что никто никогда не видел бога, за исключением единородного, единосущего с ним сына, который явил бога (1, 18). Следовательно, не существует никакого иного познания бога (в объективном смысле), как через познание самого бога (в субъективном смысле), т. е. через логос или христа.
Тождество субъекта и объекта познания, акт, в котором познание и бытие, представление и предмет познания непосредственно сливаются в одно целое, где они, несмотря на свое теоретическое различие, не могут быть разграничены и где их специфические особенности как бы низводятся на положение отдельных моментов высшего третьего — это Платон обозначил термином, «эрос» или «любовь». В
