На далеких рубежах - Иван Гребенюк

-- Дети есть?

-- В том-то и штука, что нет. Будь у нас дети -- сидела бы как миленькая, не рыпалась. Боюсь, чтобы не нагуляла дома да не записала на меня...

-- Так, так, -- невесело усмехнулся Гришин. -- Такое бывает, молодой человек, да вы не вешайте нос!

-- А чего б я его вешал? -- приосанился техник. -- Найду себе и такую, что сюда приедет. Мне уже пишет одна из родных мест... Давнишняя знакомая... Да я решил так: пока не закончится эта проклятая "холодная война", пока мы не завоюем мира, ну ее к лешему, всякую женитьбу!

-- Что ж, по-вашему, выходит и ЗАГСы следует закрыть?

-- По мне -- хоть и так, -- ответил техник.

-- Ну нет, ошибаетесь, молодой человек! Жизнь, она идет своим чередом. Вот мы строим и защищаем коммунизм. Делаем это не только для себя, а и для будущих поколений.

-- Все это я понимаю, товарищ майор, но достаточно того, что я уже однажды обжегся. Повременить не грех. Не качаться же мне с семьей в той старой галоше? А качаться нужно. И вероятно, чья-то смекалистая голова угнала нас на этот остров -- вон куда достигает наш локатор!

-- Да, голова смекалистая! -- задумчиво согласился Гришин, снова вспомнив Поддубного.

Два солдата выволокли из чулана мешок и принялись чистить картофель, а третий принес кастрюлю со снегом и поставил на горячую плиту. Приближалось время ужина.

Офицеры поднялись на палубу, сошли по трапу на берег и остановились над каменным обрывом. Серое, неприветливое небо хлестало в лицо колючей крупой. Ветры гнали к острову каскады тяжелых волн, и при каждом ударе волны о берег содрогалась земля.

-- Ночью здесь и ходить опасно, -- заметил Гришин. -- Поскользнешься, и поминай как звали! Так что здесь надо быть осторожным.

-- Правильно, -- подтвердил техник. -- Но я строго предупредил солдат.

-- Этого мало. Нужно от баржи ко всем объектам натянуть веревки. Видали, как это делают на севере, где гуляют снежные бураны?

-- Видал. В кино.

-- Ну, вот. Объявят тревогу -- хватайся рукой за веревку и беги.

-- Веревки у нас нет, а кабель имеется. Завтра протянем.

-- Обязательно. А сейчас запускай двигатель. Я испытаю локатор, ознакомлюсь с "местниками" и проверю связь по радио.

-- Есть, запустить двигатель! -- козырнул техник и побежал выполнять приказание.

А Гришин все стоял и стоял, хмуро глядя в мутную морскую даль. Словно в ссылке, чувствовал он себя. "И все же, -- думал он, -- лучше с земли созерцать это море, чем с воздуха..."

Из гнетущего оцепенения его вывел характерный шум антенны радиолокатора, стоявшей на бугорке неподалеку от берега.

Антенна крутилась, оглядывая простор, и сразу у Гришина стало как-то легче и спокойнее на душе. И не таким уже забытым людьми и богом показался ему этот крошечный островок.

Прежде чем сесть к экрану, Гришин вошел в будку радиостанции. Радисты проверяли связь.

-- "Водолаз", я "Робинзон", как слышите меня? Прием.

И чуть повременив:

-- "Краб", я "Робинзон", как слышите меня?

Наконец радист связался с "Тайфуном". Гришин потянулся было к микрофону. Ведь "Тайфун" -- это аэродром Холодный Перевал. Но передумал. Его остановила неожиданно уколовшая неприязнь к Поддубному. Ведь это из-за него очутился Гришин на этом жалком островке.

И не Поддубному, а комдиву доложил Гришин о своем прибытии на точку "Робинзон".

Даже в эфире не пожелал он встретиться с Поддубным. Но встреча все равно не состоялась бы. В это самое время подполковник Поддубный сидел за рулем "Победы" -- отвозил Лилю на станцию. Машина то ныряла с разгону в глубокие долины, то, будто на крыльях, взлетала на крутые перевалы. От быстрой езды и резких поворотов у Лили слегка кружилась голова. Молодую женщину тошнило, и она знала, что это значит. Когда ей становилось невмоготу, она доставала из банки соленые огурцы...

Вскоре ей стало совсем плохо, машину пришлось остановить.

-- Боже, чего только не натерпится мать! Начинаются мои муки.

Она стояла бледная и расстроенная. Поддубный платком вытер ей рот, поцеловал в холодные губы.

-- Ну, давай вернемся.

-- А институт?

-- Потом закончишь.

-- О нет, дорогой. Как-нибудь я уже дотяну. Осталось немного. А вернусь -- буду преподавать офицерам английский язык и заодно писать. И полку польза, и хлеб свой...

-- Дался тебе этот хлеб!..

-- А как же? Разве это специальность -- быть женой офицера? -- слабо улыбнулась Лиля. -- Ты вот мечтаешь о должности командира дивизии. Ведь правда? А с какой стати я должна останавливаться? Недаром говорят, что мужья эгоисты. Ты тоже эгоист.

-- Но я еще мечтаю о сыне, Лиля.

-- А о дочери?

-- Ну, и о дочери. А командиром дивизии мне стать просто необходимо. Покомандую некоторое время, а там снова в академию -- Генерального штаба. Ох, как хочется учиться!

-- А мне -- нет. Надоело уже. Ты смеешься, а я тебе заявляю серьезно: буду писательницей. Или в крайнем случае -- журналисткой. Пойду в газету или журнал. Хоть переводчицей, а пойду. Конечно, мечты осуществляются не сразу. Может быть, не один год придется поработать. Что, не нравятся тебе мои планы? -- спросила Лиля, уловив в глазах мужа тень недовольства.

-- Мне хочется сына, Лиля, -- повторил Поддубный. -- Без детей скучно. Пора уже иметь в семье босячка!

-- Будет у нас сын, теперь уже никуда не денешься, -- сказала Лиля и ласково улыбнулась мужу. Посмотрев на часы, сказала озабоченно: -- Поедем скорее, а то опоздаем!

-- Тебе лучше?

-- Мне совсем хорошо, милый!

Они приехали на станцию за полчаса до прихода поезда. Купив билет, Поддубный повел жену в буфет выпить стакан чаю. Вдруг Лиля остановилась, слегка тронув мужа за рукав куртки.

-- Боже, он здесь! -- шепнула она.

-- Кто?

-- Телюков.

Летчик разрезал на тарелке жареную курицу и, поглощенный своим занятием, не замечал вошедших. А заметив, сразу же вскочил с места.

-- Здравия желаю, товарищ подполковник. Мое почтение, Лиля Семеновна! -- Он слегка наклонил голову и заметно покраснел.

-- Здравствуйте, -- подошел к нему Поддубный. -- Возвращаетесь? А Нина? Все, надеюсь, благополучно с ней?

В глазах Телюкова заиграли искорки душевной радости.

-- Поправляется, выздоравливает. Спасибо вам, товарищ подполковник, за вертолет. Сколько жить буду... Да вы присаживайтесь к моему столу. И вы, Лиля Семеновна. Что вам принести из буфета?

Поддубный не успел ответить, как Телюков уже был у стойки, взял бутылку портвейна.

-- Не нужно, Филипп Кондратьевич, -- сказал Поддубный. -- Нам только два стакана чаю.

-- Есть, два стакана чаю.

А принес и портвейн, и печенье, и конфет, и яблок, и колбасу. На столе появились рюмки, ножи, вилки...

-- Пожалуйста, прошу вас! Это я, так сказать, заглаживаю вину свою перед Лилией Семеновной. Вы уж простите меня великодушно, товарищ подполковник. Нелегкая попутала... Сам не знаю, как это понесло меня на эту злополучную ель! Иду, вдруг слышу -- музыка! "Кто же это там играет?" -была первая мысль. Я ведь не видел, когда Лиля Семеновна приехала. А тут любопытство одолело. Вот и влез на дерево. Такого дурака свалял, что до сих пор в жар от стыда бросает, как только вспомню. Я даже толком объяснить не могу, как это случилось...