Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 - Гэв Торп

Одной из причуд Кимейеза была привычка брать пленных, к чему прочие повелители, как правило, не расположены. Мёртвые практически не нуждаются в живых рабах, и их нисколько не интересуют плотские отношения с живыми, поэтому для повелителей смерти нет причин держать своих врагов в плену. Кимейез составляет исключение, поскольку он философ и находит немалую приятность в ведении философского диспута с живым существом — хотя, стоит заметить, ему чрезвычайно редко удаётся найти среди сотни беспорядочно набранных пленников того, кто смог бы, превозмогая свой страх, принять участие в сколь-нибудь грамотном споре. Поэтому только представьте его радость, когда он вернулся очередного из рейда в аравийскую землю с прославленным визирем по имени Амаймон, который путешествовал вместе с верблюжьим караваном из одного эмирата в другой с весьма щекотливым дипломатическим поручением.

Кимейез с удовольствием демонстрировал своему невольному гостю сокровища Зелебзеля, которые собирали самые осведомлённые расхитители гробниц, каких знал мир. Были здесь десятки разукрашенных саркофагов, сотни статуй и картин и тысячи инкрустированных драгоценными камнями безделушек, отлитых из золота, серебра и меди. Это была ещё одна причуда Царя Гробниц — копить столь бесполезные вещи, к которым большинство повелителей смерти относятся с презрением, ибо мнят себя выше мирских забот.

— Найдётся ли в целом мире музей подобный этому? — хищно скалясь, спросил визиря Кимейез. — Сравнится ли коллекция хоть одного живого с этим великолепием?

— О подобном мне слышать не доводилось, — отвечал ему Амаймон. — Но, на мой взгляд, живые испытывают большее наслаждение от созерцания предметов искусства.

— Что ж, пожалуй. Наслаждение — это привилегия живых, и они слишком его переоценивают. Впрочем, не находишь ли ты, что услаждать свой взор такими вещами как драгоценные камни, статуи и картины, есть своего рода извращение? Не кажется ли тебе, что представление мёртвых о их ценности и достоинствах более чистое и утончённое?

— Чистое и утончённое? — откликнулся Амаймон. — Вполне, если только в том смысле, что кости скелета чисты от мяса, а духи истончены от недостатка материальности. Самоцветы бесстрастны и холодны, картинам и статуэткам, боюсь, также крайне не хватает подвижности, но взгляни только на мраморную статую танцовщицы. Я охотно признаю, если попросишь, что ваш род гораздо точнее оценит её недвижи́мость и белизну, но я не верю, что вам дано понять всю выразительность её позы и то волнительное наслаждение, которое испытываешь от запечатлённого в ней движения. Пусть это лишь мгновение застывшего времени, так похожее на смерть, но пленённое в тот самый момент, когда эта дева была полна цветущей жизненной силы. Возможно, такое мраморно-выбеленное создание как ты, лорд Кимейез, могло бы почувствовать некое родство с мраморным естеством этой статуи, но лишь живому человеку под силу увидеть застывший в ней танец.

— Так ты считаешь, что мёртвые не понимают танцев? — удивлённо спросил Кимейез. — Это не так, могу тебя заверить. Более того, я утверждаю, что лишь наше племя и способно понять истинную суть и красоту танца.

Будь Амаймон менее опытным человеком, он мог бы и не понять смысл этого заявления, однако он побывал в самых разных уголках земли с поручениями многих эмиров. Случалось ему заезжать даже в Империю, и он знал, как там принято изображать Тотентанц или Пляску смерти, где последняя символически изображается в виде скелета — не очень отличающегося, в сущности, от лорда Кимейеза Зелебзельского — возглавляющего вереницу держащих друг друга за руки танцоров.

Целью такого изложения, насколько знал Амаймон, было сплочение всего рода человеческого против невзгод, которые взваливает на него судьба, и для этого в вереницу пляшущих включались представители самых разнообразных социальных групп: мужчины и женщины, дети и старики, богачи и нищие, рыцари и священнослужители, солдаты и торговцы, учёные мужи и простые горничные. Амаймон не представлял ранее, что в Царстве мёртвых и в самом деле могут танцевать — из кого, в конце концов, можно было бы составить вереницу Тотентанца в таком месте, как Зелебзель? Впрочем, сейчас он раздумывал, уходила ли репрезентативная ценность картины за рамки просто символической?

С другой стороны, вполне возможно, что Кимейез рассуждал о чём-то более схожем с теми танцами, которыми привыкли развлекать себя живые. В любом случае, говорил себе Амаймон, повелитель смерти совершенно заблуждался в превосходстве мертвецов и как танцоров, и как ценителей искусства.

— Не могу поверить, что мёртвые могут танцевать столь же хорошо, что и живые, — сказал он Царю Гробниц. Им не хватит ни изящества, ни умения, чтобы воспроизвести ту артистическую выразительность, на которую способен человек. Я готов поручиться за это своей жизнью.

— Ты и так уже и проиграл свою жизнь, — заметил Кимейез, — но я не прочь устроить состязание, чтобы определить, как и когда ты с нею расстанешься.

— Увы, — ответил визирь, — у меня нет того, кто мог был подтвердить мою точку зрения. Среди тех, кого пленили твои солдаты, не было танцовщиц, впрочем, несколько музыкантов им всё же попались.

— Это обязательно должна быть девушка?

— Думаю, да.

— Тогда скажи, где мне найти подходящую. Я пошлю армию, чтобы доставить её тебе.

Для Амаймона это оказалось неожиданностью, и он, разумеется, совсем не хотел, чтобы по его вине очередная армия мертвецов обрушилась на какой-нибудь аравийский город, поэтому он крепко задумался над тем, что же ему делать дальше. Наконец, он произнёс:

— Не нужно. К счастью я обладаю некоторыми познаниями в магии, которой я старался не пользоваться, ибо видел, что подобные практики творят с лицами и душами людей. Но раз моя жизнь и так принадлежит тебе, то, полагаю, от одного раза ничего не случится. Я готов на один час оживить эту статую, дабы посредством танца высвободить тот артистизм, что послужил вдохновением к её созданию. У тебя имеется танцор, которого ты мог бы выставить против неё?

— О, да, — сказал Кимейез. — Вряд ли найдётся ещё один повелитель смерти, который мог бы этим похвастать, но у меня такой имеется.

— Но как мы будем оценивать результат? — задумчиво спросил визирь. — Ты сможешь предоставить беспристрастного судью?

— Это будет непросто, — согласился Кимейез. — Справедливо было бы взять по равному количеству живых из числа захваченных вместе с тобой пленников и мертвецов из моих солдат, но что, если потребуется решающий голос? Нам нужен хотя бы один судья, который был бы причастен к обеим сторонам, если можно так выразиться — впрочем, будь у нас такой, мы могли бы обойтись без остальных. Раз ты столь великодушно согласился даровать моей статуе час жизни при помощи своей магии, я должен ответить тебе тем же и тоже немного поколдовать. И вот что я предлагаю: согласишься ли ты, чтобы твой представитель стал также и судьей, если по истечении часа я дам ей возможность сделать выбор между жизнью и смертью? Согласишься ли ты, что её решение станет неоспоримым доказательством превосходства той или иной стороны, если я позволю ей выбрать между продолжением той жизни, что ты вдохнул в неё и возможностью стать таким же танцором, что будет выставлен против неё?