Таких не убивают - Кир Булычев

Он как бы оплыл, потерял форму и стал меньше ростом. Когда он ходил, его поддерживал костяк, а когда садился, кости складывались, а мышцы не могли удержать центнер жира. К тому же Руслану было жарко, он вспотел, и пряди, выпавшие из схваченного резинкой пегого хвоста, были мокрыми и приклеивались ко лбу.

Руслан поерзал, устраивая тело на лавочке. К счастью, лавочка была крепкой, с чугунными лапами.

Наконец-то Лидочка могла разглядеть его как следует.

Он не производил впечатления негодяя или человека жестокого. Скорее он был растерян. Небольшие прозрачные карие глаза смотрели доверчиво. А может, я читаю в них то, что и быть не может? Откуда я взяла, что его взгляд доверчив?

— Я попал в дикую историю, — сказал Руслан, — и теперь не знаю, как из нее выпутаться.

— Чем я могу вам помочь?

— Только не смейтесь. Мне показалось, что вы можете выслушать меня. Если вы мне поверите, то не будете больше меня топить… А потом хочется, чтобы тебя кто-то понимал.

— А у вас наверняка есть друзья…

— Можно вычислить, — возразил толстяк. — Я живу один в общежитии. У меня не было друзей, вернее, они были, но в Воронеже, откуда я приехал. А здесь, в институте, у меня друзей нет, ко мне равнодушны, другие посмеиваются, третьих я раздражаю… Над вами ведь никогда не посмеивались?

— Посмеивались, — уверенно ответила Лидочка, потому что толстяк ждал от нее такого ответа.

— Сомневаюсь. Но не в этом дело. У меня еще есть Даша, которая иногда мне сочувствует, а иногда меня ненавидит. Она кое-что знает, но многого не может понять. Есть ее мать. Вы знаете Елизавету Ивановну.

— Я ее видела несколько лет назад.

— Она меня не выносит. Я думаю, что не соответствую ее эстетическим идеалам. А скорее всего, потому, что я беден и не имею в Москве постоянной прописки. А может, и потому, что люблю Дашу, а мне, с ее точки зрения, не положено любить Дашу. Вот я и подошел к логическому концу. Остался лишь милиционер Анатолий Васильевич, который был настолько человечен, что отпустил меня на свободу, хотя против меня уже есть немало улик. Но не пойду же я к нему раскрывать душу. Раскрывать душу можно человеку, который и старше, и умнее тебя, недаром всех священников изображают с бородами. Им даже приказывают отпускать бороды. Остались только вы. Я должен вас убедить или уничтожить как самого опасного и злейшего врага.

Лидочка отмахнулась от прилетевшего из кустов слепня. Руслан принял жест на свой счет.

— Подождите, не гоните меня.

— Я гоню не вас, а слепня, которому в Москве нечего делать, — сказала Лидочка. — И мне не хочется становиться вашим злейшим врагом. Лучше я отпущу бороду.

— Вы не только единственный свидетель, но вы единственный человек, к которому я испытываю доверие, — сказал Руслан. — Вы располагаете к себе.

Господи, как он разговорчив!

Он на самом деле оказался разговорчив, а рассказ его был интересен и многое расставил по местам.

Руслан Киренко, родом из Бутурлиновки, под Воронежем, не был обижен судьбой. Может, над ним и посмеивались на уроках физкультуры, но только до тех пор, пока он не придавил тушей самого сильного бездельника в 6-м «А» классе. Он был неповоротлив, медлителен, но силен, и потому его прозвали Слоном, и в этом прозвище был элемент уважения. Учился Руслан так себе, одевался кое-как, потому что мама-санитарка воспитывала его одна после того, как заведующего отделением, соблазнившего девушку на ночном дежурстве, перевели с повышением в Воронеж. Мама же, подобно любой нормальной матери, была уверена, что Русланчик — лучший из сынов. Он и вправду был лучше многих, так как с раннего детства проявил склонность к рисованию, а с десяти лет мать, опустошая на краски и кисти и без того скудный семейный бюджет, отдала мальчика в художественную студию, которой руководил спившийся бутурлиновский гений Соломон Чувпилло. Спившийся гений полюбил Слона, полагал его своим наследником и утверждал, что Руслану суждена великая судьба, которую враги и завистники отобрали у Соломона. Однако после восьмого класса Руслан был вынужден покинуть школу и пошел в училище мебельщиков. Мать полагала, что художник и мебельщик — специальности схожие. Училище Слон закончил едва-едва, он учился спустя рукава, он не любил столярные инструменты, которые платили ему взаимностью и норовили ударить, порезать или ущипнуть. Жил он скудно, был мрачен, все более подвержен вспышкам ярости, но никогда не пил — ни рюмки: он боялся спиться, как его учитель.

Закончив училище и поработав год в мастерской, отказывая себе во всем, скопил немного денег. Руслан отправился в Москву, чтобы поступить в Суриковский институт. И провалился там на экзаменах. Он был коряв, плохо учен и не смог написать сочинение. К счастью для Слона, он, взяв документы в Суриковском и подав их, почти отчаявшись чего-нибудь добиться, в полиграфический, попал в институт, так как на профессиональном экзамене там увидели, что он талантлив, и не обратили внимание на тройку по сочинению. Первый курс он провел на вечернем, в армию его не взяли из-за плоскостопия. Как он жил в ту первую зиму, Руслан предпочитал не вспоминать. Но весной его полюбила кассирша из булочной возле института, стала подкармливать и в отпуск увезла с собой на Черное море. Осенью Руслан перешел на дневное отделение, получил место в общежитии и бросил кассиршу — его полюбила красивая и претенциозная жена одного дипломата. Ее тянуло в ночные компании, она дрожала при слове «хеппенинг», а Руслан смутил ее сердце странной молчаливостью, рассеянностью, свойственной гениям, грубостью и, главное, невниманием к ней.

На втором курсе любого института уже известно, кто талантлив, кто умел, а кто умен, но ни на что не годен. У Руслана была репутация таланта, что позволяло ему прогуливать скучные лекции, проваливать зачеты и даже экзамены. Никому в наши дни не хочется прослыть губителем таланта. Каждый преподаватель настолько интеллигентен, чтобы понимать, как неважны для художника в будущем отечественная литература или типографское дело. Завтра вы будете ломиться на выставку Руслана Киренко, скорее всего, в Париже, так пусть же этот Киренко с теплотой вспомнит своих учителей.

Руслан Киренко отлично пользовался снисходительностью преподавателей, но живописью занимался увлеченно, ездил на этюды, освоил нелегкое гравюрное дело, бросился в скульптуру… В институте никто не звал его Слоном, в компаниях он был звездой, так как умел молчать и казался умным, девушки его обхаживали, потому что девушки, живущие в мире искусства, питаются отблеском тех, о ком говорят.