Собачья работа - Галина Романова

Я поняла, что должна его увидеть. Миновало уже две недели, началась третья с тех пор, как Витолд попал в подземелья. Сегодня утром за завтраком пан Вышонец сказал, что намерен завершить дело до наступления очередного полнолуния, то есть до того момента, как оборотень вырвется на свободу.

Я еще сидела над кружкой, когда в таверну ввалилось несколько человек.

— О, кого я вижу! — приснопамятный Гусь направился ко мне, раскинув руки для объятий. — Ты вернулась, Дайна?

— А я никуда не уезжала.

— Да тут вот слушок прошел, что тебя того… оборотень порвал?

— Нет, как видишь. — Рука крепче стиснула стакан.

Вокруг засмеялись.

— Да чего ей сделается? — усмехались знакомые и незнакомые. — Она ж баба! Там давно все порвано. Иль у тебя так долго мужика не было, что все заросло и хоть заново дыру проделывай?

— Не твое дело.

— Где уж нам! Ты вон с какими шляхтичами расхаживаешь, до тебя не достать!

Это Гусь вспомнил про Тодора Хаша, с которым я недели три назад выпивала тут же, в таверне, отмечая перемирие.

— А как же, — послышались другие голоса. — Высоко пташка взлетела! Крылышки-то не болят?

— Как бы у тебя зубы не заболели, — проворчала я в ответ, но тихо. Не хватало еще нарваться на драку. Конечно, у меня хороший меч, да и дерусь я неплохо, но выстоять в одиночку против десятка мужиков? Это невозможно. Сомнут числом, даже если успеть прижаться к стене. Не доберутся с мечами, используют лавку, как таран. А получить деревяшкой в живот — кратчайшая дорога на тот свет. Одна радость — сейчас, днем, тут почти все трезвые и понимают, что будут жертвы. Живой я не дамся и кого успею с собой прихватить — еще вопрос. Никому не хочется со мной за компанию отправляться в Бездну. И было бы из-за чего. Тем более что я еще и своя — такая же пехота, ту же грязь в походах месила, в тех же переделках бывала, тоже осталась живой.

— Повезло тебе, — еще со злобой, но уже остывая, ибо был слишком трезв, чтобы этого не понимать, процедил Гусь. — А вот Сусленя он задрал.

— Кто, оборотень?

— А то кто ж? Не слыхала, что ль?

Со всех сторон послышались голоса — мол, верно, так оно и было. Кое-кто из шутников и острословов пытался высказываться в том смысле, что, увидав меня на узкой дорожке, оборотень так перепугался, что сам кинулся сдаваться «орлам». Шутку подхватили, обсасывая на все лады — и что его мой протез напугал, и что «дырку проделать» не смог и решил покончить с собой от позора. Знали бы они…

Настроение испортилось. Понимая, что этим только дам пищу для новых шуток, я бросила на стол серебряный грош за недопитую бутылку вина и ушла из таверны.

Не люблю ездить верхом — и умею плохо, и садиться-слезать из-за протеза тяжело. Потому взяла коня за уздечку и зашагала прочь. Шла, не чуя ног, и остановилась только в двух шагах от ратуши, замерла как вкопанная. Рядом находилась городская тюрьма, похожая на ратушу как две капли воды. Наверное, строили одновременно и решили особенно не ломать голову. Все равно именно в ратуше обычно происходит суд. И путешествие из одного здания в другое часто является предпоследним в жизни — если последним считать путь на эшафот.

У князя сегодня был первый допрос. Что спрашивал у него пан Вышонец? Что отвечал ему Витолд? Применяли ли к нему «особые» приемы? Нет, князя не должны были пытать, если речь не шла о государственной измене. Но вот оборотень запросто мог попробовать и клещи, и каленое железо. И не важно, что он в человеческом облике. Зло многолико и коварно, чего его жалеть?

У боковых дверей, ведущих в тюрьму, подле коновязи стояла знакомая лошадь, крытая попоной с гербом ордена Орла — распластавшей крылья двуглавой хищной птицей. Значит, брат Домагощ еще здесь. И значит, они его все-таки… Сволочи! Они не «орлы» — они стервятники!

Мимо того сарая старались не ходить. Прежде там был деревенский овин, но потом командование превратило его в пыточную. Хватали и волокли всех — мародеров и дезертиров, подозреваемых в шпионаже и просто пленных. Наш полк стоял тут уже четвертую неделю, пытаясь дождаться хоть каких-то распоряжений от вышестоящего командования, а пока ловили и тащили на допрос всех, кто мог рассказать хоть что-то интересное. О том, где какие банды мародеров бесчинствуют, вырезая мирное население. О том, нет ли поблизости врага. О том, что происходит в округе.

Несколько дней назад я сама притащила сюда «языка». Здоровый мужчина, рыцарь выше меня на целую голову, долго не давался, пока я не врезала ему по причинному месту. Потом волокла скрученного по рукам и ногам, заткнув рот кляпом, ибо он поливал меня такой бранью, что хотелось отрезать ему язык собственными руками и скормить тот главный орган, который он считал для себя таким уж важным. Несколько раз хотелось бросить этого борова подыхать связанным без помощи, воды и пищи, но он был рыцарем и мог знать немного больше тех мародеров и разведчиков, которых ловили до того. А еще душу грела надежда, что за него мне дадут награду.

А теперь он второй день кричал в том сарае жутким голосом, иногда срываясь на визг. И вместо злости и радости от пары серебряных грошей я ощущала досаду и жалость.

…Потом то, что от него осталось, вздернули на ближайшем дереве.

На первом этаже тюрьмы было темно, как в подземелье, но не сыро и не грязно. Факелы в гнездах, освещавшие крутую лестницу, чадили и только усиливали общее гнетущее впечатление. Проникнуть внутрь удалось беспрепятственно, хотя стража у порога и проводила меня внимательными взглядами.

Первым знакомым лицом, которое встретилось в темных каменных коридорах, оказался пан Вышонец. Он шагал навстречу, погруженный в свои мысли, листая на ходу исписанные пергаментные листы, и заметил меня слишком поздно, едва не столкнувшись со мной нос к носу.

— Вы что тут делаете?

— Допрос, — я кашлянула, чтобы придать голосу силы, — уже закончился?

— Да.

— Я… могу его видеть?

Дура! Дайна, ты трижды, нет, уже четырежды дура! Зачем тебе это? Кто тянул за язык? Посмотри правде в глаза — он оборотень, а ты… В глазах дознавателя тоже читалось явное сомнение в том, что женщины вообще могут мыслить, не то что рассуждать логически.

— Но почему бы и нет? — внезапно пожал он плечами. — Лично я не вижу никаких препятствий.

— Вы его…

— Да, допросил. И уже сделал кое-какие выводы. Проводите панну, — это относилось к его спутнику, одному из слуг. — Только проследите, чтобы она там оставалась недолго!

Камера, в которую посадили Витолда, находилась в конце длинного узкого коридора этажом ниже. Во многих тюрьмах большинство камер находится в подземелье. Справа и слева, близко, едва ли не на расстоянии вытянутых рук, располагались другие камеры — норы, забранные решетками. Почти все они оказались пустыми, а немногочисленные узники содержались на цепи, которая была слишком коротка, чтобы человек мог достать до решетки. Всего пара факелов освещала подземелье, и трудно было рассмотреть, кто там сидит — лишь по блеску глаз, шороху и лязгу цепей угадывалось, что некоторые камеры обитаемы. Под ногами хлюпала грязь, валялись клочья прелой соломы, какая-то ветошь. Пахло мочой, блевотиной, гнилью и сыростью. Несколько раз из-под ног выбегали обнаглевшие тюремные крысы.