Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Брэнч Кейбелл

Но его сдерживала странная мысль. Он вспомнил, что ничто не было способно очень сильно уязвить то с тех пор, как он потерял свою юную Доротею. И в делах, которые грозили завершиться весьма плачевно, он всегда умудрялся придать всему соответствующий оборот, сохраняя сердце холодным. Что если вследствие какой–то ошибки он получит назад свою настоящую молодость и вновь станет легко возбудимым юношей, шарахающимся от восторженного заикания до безумного уныния и обратно из–за малейшего слова или жеста златовласой девушки?

— Нет, спасибо, — сказал Юрген. — Юноша был более восхитителен, чем я, который, по сути, не всецело восхитителен. Но тогда у него была, вообще–то говоря, никудышная пора. Таким образом, возможно, здесь спит моя настоящая молодость, и ни под каким видом я не стану ее вновь будить.

Но, однако, на глаза ему без всякого повода навернулись слезы. И ему показалось, что спящая женщина, находившаяся теперь в его полном распоряжении, была не юной Доротеей, которую он видел в саду между рассветом и закатом, хотя обе были на удивление похожи; и что из них двоих эта женщина почему–то бесконечно прелестнее. И…

— Милостивая государыня, если вы в самом деле дочь Лебедя, то я скажу вам, что давным–давно жил некий больной ребенок. И его болезнь обернулась лихорадкой, и в лихорадке он однажды ночью встал с постели, говоря, что должен отправиться в Трою из–за любви к царице Елене. Когда–то я был тем ребенком. Помню, насколько странным мне показалось то, что я несу такой вздор. Помню, как теплая комната пахла лекарствами. И помню, как грустно мне было видеть встревоженное лицо сиделки, искаженное и старое при желтом свете лампы. Она меня любила, но не понимала. И она умоляла меня быть хорошим мальчиком и не беспокоить спящих родителей. Но сейчас я понимаю, что я не нес вздор.

Он замолк, решая эту загадку, а его пальцы теребили шерсть фиолетового одеяла, под которым лежала царица Елена.

— О твоей красоте люди знают по одним лишь сказкам и не могут ни найти ее, ни завоевать. И по этой красоте я тосковал всегда, даже в детстве. Я всегда стремился к этой красоте, но не совсем искренне. Та ночь предсказала всю мою жизнь. Я тосковал по тебе и, — тут Юрген улыбнулся, — всегда оставался сносным, хорошим мальчиком, чтобы, не дай Бог, беспричинно не разволновать свою семью. Делать так, по–моему, было бы несправедливо; и я по–прежнему считаю, что для меня поступить так было бы несправедливо.

В этот момент Юрген поморщился. Он нашел свои угрызения совести неприлично обстоятельными.

— И, по–моему, то, что я делаю этой ночью, несправедливо по отношению к Хлориде. И я не знаю, чего хочу, а желания Юргена — пушинка на ветру. Но я знаю, что мне хотелось бы любить кого–нибудь так, как любит меня Хлорида и как любили меня многие женщины. И знаю, что именно ты, царица Елена, мешала этому в каждый миг моей жизни, начиная с того ужасного мгновенья, когда я, кажется впервые, обнаружил твои прелестные черты на лице госпожи Доротеи. Это воспоминание о твоей красоте я видел потом отраженным, как в зеркале, в лицах кокеток, и оно ослабляло во мне искреннюю любовь, которые другие мужчины дарят женщинам. И я завидую этим мужчинам. Потому что Юрген не любил никого — даже себя, Юргена! — совершенно искренне. А что если б я сейчас отомстил этой воровской миловидности, этой грабительнице, что лишила мою жизнь радости и печали?

Юрген очень долго стоял у постели царицы Елены, глядя на нее. Его настроение улучшилось, а уродливая и громадная тень, что следовала за ним, колебалась на кедровых стенах опочивальни царицы Елены.

«Моя магия безотказна», — сказал старый Фобетор, когда его помощники подняли ему веки, чтобы он увидел короля Юргена.

Теперь Юрген это вспомнил. И он в задумчивости слегка потянул фиолетовое шерстяное одеяло. Обнажилась грудь царицы Елены, но сама она не пошевелилась, а лишь улыбалась во сне.

Никогда Юрген не воображал, что какая–либо женщина может быть настолько прекрасной и желанной, как эта, или что он когда–нибудь познает подобный восторг. Поэтому Юрген приостановился.

— Возможно, что у этой женщины есть какой–нибудь недостаток, — сказал тут Юрген, — возможно, в ее красоте где–то есть некий изъян. И, прежде чем узнать о нем, я предпочел бы сохранить свои безрассудные мечты и эту тоску, что безнадежна и неутолима, и воспоминание о сегодняшней ночи. Кроме того, если она во всем совершенна, как бы я мог жить дальше, когда у меня не осталось бы больше желаний? Нет, я, в любом случае, предал бы свои собственные интересы. А несправедливость всегда презренна.

И Юрген вздохнул, тихонько поправил фиолетовое шерстяное одеяло и возвратился к своей гамадриаде.

«Мне кажется, — размышлял Юрген, — я веду себя весьма благородно. Да, бесспорно, сегодня ночью я выказал определенную тонкость чувств, которая так или иначе заслуживает особой оценки царя Ахилла».

ГЛАВА XXXI

Падение Псевдополя

Так Юрген продолжал жить на Левке, подчиняясь обычаям этой страны. Они с Хлоридой проводили время достаточно приятно до тех пор, пока не приблизилось зимнее солнцестояние. Псевдополь, как уже говорилось, находился в состоянии войны с Филистией. И случилось так, что в это время года на Левку вторглась армия филистеров (которые в прошлом звались филистимлянами), возглавляемая их королевой Долорес — женщиной мудрой, но не во всем заслуживающей доверия. Они появились на побережье — жуткая армия, облаченная в безумные одежды, которые приказал им надеть бог Заполь, и распевающая псалмы в честь своего бога Нановиза, вдохновившего их на этот поход. Они устремились к Псевдополю и встали лагерем у стен города.

Эти самые филистеры в данной кампании воевали, распространяя перед собой наиболее ужасную разновидность греческого огня, который пожирал все, что было не серого цвета. Ибо лишь к одному этому цвету был благосклонен сейчас их бог Нановиз.

— А все остальные цвета, — провозгласили его оракулы, — навеки мне отвратительны: до тех пор, пока не скажу иначе.

Когда войска Филистии выстроились на равнине перед Псевдополем, королева Долорес обратилась с речью к своим полкам. Она с улыбкой сказала:

— Когда бы вы ни вступили в схватку с врагом, он будет побит. Никакой пощады, никаких пленных. Так же как филистимляне под командованием Ливны, Голиафа, Гирсона и многих других высоких военачальников создали себе славное имя, которое все еще сильно в преданиях и легендах, да будет имя Реалиста увековечено в Псевдополе вашими сегодняшними деяниями, чтобы никто не посмел даже косо посмотреть на филистера. Откройте ворота Реализму, раз и навсегда!