Былое и выдумки - Юлия Винер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обо всем этом и вообще о настроениях среди арабской молодежи рассказывала мне Ихсен, девушка из большой арабской семьи, жившей с нами по соседству. Даже не по соседству, а чуть ли не над нами. Их лачуга, кое-как собранная из фанеры, старых автомобильных панелей и кусков толя, лепилась прямо на краю обрыва над нашей крышей. Я очень сочувствовала им – дюжина душ в таком тесном жилище, да его и жилищем-то не назовешь… Пока не узнала подоплеку событий. Этот пустой участок земли над нами принадлежал Вакфу, мусульманскому религиозному совету. Для охраны этого участка Вакф поставил своего человека, тот слепил себе лачужку, стал ночевать в ней. Потом к нему присоединилась жена. А там он пристроил к своей хижине еще одну такую же, и туда перешли дети. А свой хороший большой дом в Старом городе они сдали внаймы какой-то богатой американской организации. Затем вокруг своих хижин они начали потихоньку возводить капитальные каменные стены. Наметились контуры довольно солидного строения. Внутри его отгородили уголок, оштукатурили, покрасили, пробили в стене дверь в сторону дороги и устроили там маленькую кафешку для туристов.
Когда стены поднялись почти до двухэтажной высоты, приехал городской инспектор и потребовал постройку снести, поскольку разрешения на нее не было и, сказал он, не будет. Кафе тоже открылось без всякой лицензии. Хозяева требования не выполнили, продолжали строить и продавать кофе. Тогда пришли рабочие из мэрии и развалили стены. Убирать оставили хозяевам.
Все это было еще до нашего вселения. Теперь там стояла все та же расширенная лачуга, но дети оттуда постепенно уходили. Две дочки вышли замуж, старший сын отделился, завел свое дело, женился. И все равно, девять-десять человек в тесной развалюхе… Сильно сочувствовать им я перестала, но соседями они, надо сказать, были хорошими.
Особенно живописен был отец семейства. По рождению он был турок, но давно привык считать себя арабом. А со мной он говорил… по-русски! Ну вроде как бы говорил, вроде как бы по-русски. Дело в том, что он был страстным любителем русской классической литературы XIX века. Все свое время он проводил, лежа где-нибудь в тенечке с русским романом в руках. Ни о чем другом он со мной и говорить не желал, все только Аксаков, да Тургенев, да Толстой… Читал он все это в турецких и арабских переводах, но и по-русски пытался. И все расспрашивал меня, как нынче живут люди в обожаемых им дворянских усадьбах. Сколько я ни толковала ему, что ни усадеб, ни самих дворян в России давно нет, что все знакомое ему по книжкам давно смела революция, он упрямо мотал головой: нет, такое исчезнуть не может. Это ведь идеальный образ жизни. Каждый хотел бы так жить. Русские люди умные люди, они не могли такое уничтожить. Они сделали революцию, чтобы такая жизнь была у всех. И даже если пока еще не вполне добились этого, то наверняка скоро добьются. Вот, колхозы, например, это уже шаг к таким усадьбам. А я, считал он, просто пытаюсь очернить Россию в его глазах, потому что уехала из нее и теперь наверняка жалею…
Английский он тоже знал плохо, не много лучше русского. А иврит еще хуже. Так что разговор у нас получался не очень ясный нам обоим. Его жена вовсе не знала ни иврита, ни английского. Зато старшие их дети знали иврит прекрасно.
…Сразу после окончания Шестидневной войны значительная часть населения захваченного (освобожденного) евреями восточного Иерусалима восприняла смену власти довольно благожелательно. Особенно христиане: греки, армяне, русские православные, эфиопы, копты, – эти рассчитывали, что евреи, из чисто практических соображений, по принципу «разделяй и властвуй», выделят их из общей массы, дадут известные преимущества. Разумно рассуждали. Но и многие мусульмане тоже надеялись на перемены к лучшему, под Иорданией им жилось совсем несладко, мучили нищета и заброшенность.
Израильтяне, увы, этими настроениями воспользоваться не сумели – и даже не захотели. Христиан иерусалимских пренебрежительно от себя отодвинули (с ливанскими маронитами, своими союзниками и соратниками, впоследствии поступили еще подлее и неразумнее), о мусульманах и говорить нечего. Сколько у меня было жарких споров на эту тему со многими знакомыми израильтянами! Я всячески доказывала, что, завоевав восточный Иерусалим военной силой, теперь следует его завоевывать благоустройством и благополучием, привязывать к себе население лучшей жизнью, с которой человеку так трудно расстаться. «Еще чего! – говорили мне израильтяне. – На все это нужны деньги, а у нас и на своих евреев денег не хватает». «Ну и пусть, – настаивала я, – евреи и подождать могут, а нам надо укреплять свои позиции в восточном Иерусалиме, пока настроения там благоприятные. Они ведь изменятся быстро». – «Еще чего! – говорили мне израильтяне. – Станем мы разбираться в их настроениях. Сидят тихо, и ладно, а у нас хватает дел поважней».
Трудно теперь сказать, кто был прав в том давнем споре. Настроения там, разумеется, изменились быстро. От ожидания к раздражению, от раздражения к зависти и неприязни, а там и к открытой ненависти. Происходило это прямо у меня на глазах. Однако никто мне теперь не скажет, что было бы, если бы Израиль последовал моим советам, – было ли бы лучше. Возник ли бы там достаточно многочисленный благополучный средний класс, для которого возможность дать детям приличное образование, а потом и нормальную работу перевесила бы смутные национальные упования.
Все это уже позади. Теперь восточный Иерусалим, нами аннексированный и якобы интегрированный, это вражеская территория, населенная откровенными врагами. Врагами тем более ожесточенными, что рядом, буквально в двух шагах, люди (евреи) живут именно так, как некогда ожидали и надеялись зажить и они. И то, что малую толику благ (социальное пособие, кое-какая электрификация и канализация) они все же получили, дела не меняет. Слишком мало, слишком поздно.
А тогда, сразу после войны 67-го года, восточные иерусалимцы массами бросились изучать иврит. И христиане, и мусульмане. Сидели в срочно организованных муниципалитетом ульпанах и зубрили. Родственный семитский язык давался им без большого труда, произношение получалось подлинное, ближневосточное, какое у меня никогда не получится.
Вот и старшие дети моих арабских соседей прилично говорили на иврите. Мохаммад, самый старший, даже имел делового партнера израильтянина, открыли вместе два магазина электротоваров, семьями ходили друг к другу в гости. Старших замужних дочек Сюзанн и Манару я уже не застала. Дальше шли Махди и Хамди, высокие стройные парни, оба донельзя занятые сложными предсвадебными переговорами. С ними толком пообщаться не пришлось. Знаю только, что оба представляли собой идеальный материал для будущего яростного, агрессивного протеста против израильской оккупации: оба, еще подростками, встретили ее с неясными надеждами, оба получили кое-какое образование, оба по профессии (бухгалтер и лаборант-химик) работы найти не могли, нанимались на стройки к израильтянам, которых чем дальше, тем больше ненавидели. Еще была сестра, на год моложе Ихсен, не помню имени, с ней тоже не было отношений. Были с младшими: Вошди, Ихсен и Эйзо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});