Жюльетта. Том II - Маркиз де Сад

— По правде говоря, все это не по мне, — со вздохом признался венценосный простак. — Я вкушаю плотские наслаждения, я ем макароны, приготовленные плохими поварами, я строю дома без всяких архитекторов. Я собираю старинные медальоны без советов антикваров, играю в бильярд не лучше лакея, муштрую своих кадетов как простой фельдфебель; но я не рассуждаю о политике, религии, этике или государственном устройстве, так как ничего в них не понимаю.

— Но как же живет ваше королевство?

— О, оно живет само по себе. Неужели вы считаете, что король должен быть непременно мудрецом?

— Разумеется, нет, и вы тому доказательство, — ответила я. — Но это меня не убеждает в том, что властитель людей может обойтись без разума и философии; я уверена, что без этих качеств монарх в один прекрасный день увидит, что его подданные взялись за оружие и восстали против своего глупого господина. И это случится очень скоро, если только вы не приложите все силы, чтобы не допустить этого.

— У меня, между прочим, есть и пушки, и крепости.

— А кто стоит за ними?

— Мой народ.

— Когда он устанет от вас, он повернет и пушки, и ружья против вашего дворца, захватит ваши крепости и низвергнет вас.

— Вы меня пугаете, мадам! Что же мне делать? — с нескрываемой иронией спросил Фердинанд.

— Я уже сказала вам, берите пример с опытного наездника: вместо того, чтобы тянуть за поводья, когда лошадь рвется вскачь, он мягко ослабляет их и дает ей свободу. Природа, разбросав людей по всему земному шару, дала им всем достаточно ума, чтобы заботиться о себе, и только в минуту гнева внушила им мысль о том, чтобы они посадили себе на шею королей. Король для политического организма — то же самое, что доктор для физического: вы приглашаете его, если заболели, но когда здоровье восстановлено, его следует выпроводить, иначе болезнь будет длиться до конца вашей жизни, ибо под предлогом лечения доктор останется на вашем содержании до могилы[101].

— Ваши рассуждения очень сильны, Жюльетта, и они мне нравятся, но… признаться, вы внушаете мне страх, потому что вы умнее меня.

— Тогда тем более вам следует поверить моим словам. Ну да ладно, сир, коль скоро моя мудрость пугает вас, оставим этот разговор и перейдем к приятным вещам. Так что вы желаете?

— Говорят, у вас самое красивое в мире тело, Жюльетта, и я хотел бы увидеть его. Возможно, не таким языком я должен говорить, если учесть ваши аристократические манеры. Но я не обращаю внимания на условности, дорогая. Я навел справки о вас и о ваших сестрах и знаю, что несмотря на ваше огромное богатство вы, вне всякого сомнения, отъявленные шлюхи все трое.

— Ваши сведения не совсем точны, мой повелитель, — с живостью заметила я, — ваши шпионы ничем не отличаются от ваших министров: они также воруют у вас деньги и ничего не делают. Словом, вы ошибаетесь, но это не важно. Со своей стороны я не расположена играть роль весталки. Просто надо договориться о терминологии. Во всяком случае, ваша победа надо мной будет ничуть не труднее, чем она была для вашего шурина, герцога Тосканского. Теперь послушайте меня. Хотя вы заблуждаетесь, считая нас шлюхами, и мы не такие на самом деле, абсолютно достоверно, что по порочности и развращенности нам нет равных, и вы, если пожелаете, получите нас всех троих.

— Вот это другое дело, — сказал король, — я с великим удовольствием развлекусь со всем семейством сразу.

— Хорошо, вы получите это удовольствие, и взамен мы просим немного: вы оплачиваете наши расходы в Неаполе в течение предстоящих шести месяцев, вы платите наши долги, если они вдруг у нас появятся, и гарантируете нам полную безнаказанность несмотря на любые наши шалости.

— Шалости? — удивился Фердинанд. — Что это за шалости?

— Я имею в виду насилие в самых разных и подчас невообразимых формах; мы с сестрами не останавливаемся ни перед чем, там где речь идет о преступлениях; мы совершаем их в свое удовольствие и не хотим, чтобы нас за это наказывали.

— Согласен, — сказал Фердинанд, — только постарайтесь, чтобы это не слишком бросалось в глаза и чтобы вашими мишенями не сделались ни я, ни мое правительство.

— Нет, нет, — успокоила я его, — это нас не привлекает. Мы оставляем власть в покое, хороша она или плоха, и предоставляем самим подданным решать вопросы со своими королями.

— Прекрасно, — кивнул мой собеседник, — давайте обсудим наши удовольствия.

— Вы уже сказали, что хотите насладиться и моими сестрами.

— Да, но начнем с вас. — И, проводив меня в соседнюю комнату, неаполитанец указал на женщину лет двадцати восьми, почти обнаженную, лежавшую на кушетке в алькове с зеркальными стенами. — Вам придется, Жюльетта, удовлетворить не только мои страсти, но и страсти этой дамы.

— Кто она такая?

— Моя супруга.

— Ах, это вы, Шарлотта, — сказала я. — Я много слышала о вас: говорят, вы такая же блудница, как ваши сестры, но платите больше. Поглядим, однако, так ли это на самом деле.

— Если вы не хотите со мной ссориться, — вмешался недовольный Фердинанд, — вы должны с надлежащим уважением относиться к королеве.

— Пусть скажет свои желания, и я употреблю все средства удовлетворить их.

Тогда Шарлотта Лотарингская, обхватив меня за шею, тысячью поцелуев дала мне понять, что я ей понравилась и что она предвкушает обещанные наслаждения. Все условности были отброшены в сторону, и Фердинанд сам раздел нас обеих. Потом появился паж-подросток, очаровательный, как херувим, и король снял одежду и с него. Мы с Шарлоттой, улегшись на кушетку, начали ласкать друг друга, а Фердинанд, не спуская с нас глаз, страстно целовал пажа в губы и щекотал ему задний проход.

Да, друзья мои, эта Шарлотта была необыкновенной женщиной! Само бесстыдство свило себе гнездо во влагалище этой венценосной потаскухи; она крепко прижималась ко мне всем телом и неистово терлась своим клитором о мой лобок; одним пальцем она мастурбировала мне анус, а ее язычок, глубоко проникнув мне в рот, жадно слизывал мою слюну; блудницу словно пожирал ненасытный огонь, и вожделение сочилось из всех ее пор. Немного позже я переменила позу: обхватила ее голову бедрами, прижалась губами к ее влагалищу, и мы долго, исступленно сосали друг друга. С каким восторгом она возвращала мне то, что я выливала в ее рот! Моя вагина заполнила его спермой, и я сама, тая от блаженства, глотала ее поминутно извергавшиеся соки. Когда мы выжали из себя всю сперму до последней капли, она потребовала помочиться ей в рот, я попросила ее сделать то же самое, и мы высосали всю жидкость друг из друга.

Шарлотта была красавицей; у нее была необыкновенно белая кожа, высокие и твердые груди, упругие и атласные ягодицы, а бедра отличались изысканными пропорциями; было очевидно, что она многоопытна в самых разных плотских утехах, но ее тело оставалось по-девичьи свежим, и оба отверстия были по-девичьи узкими и трепетными[102].