Мао Цзэдун - Александр Панцов

Серьезные изменения происходили в международном коммунистическом движении да и в самой КПК. В феврале 1928 года в Москве состоялся очередной, 9-й расширенный пленум ИККИ, который признал спад революционной волны в Китае и высказался против авантюристической политики восстаний, за переход к «кропотливой работе по завоеванию масс» на сторону китайской компартии. Через несколько месяцев после этого, в июне — июле 1928 года, был созван VI съезд КПК. В связи с «белым» террором в Китае заседания его также проходили в СССР — в селе Первомайское Нарофоминского района Московской области. На съезд с соблюдением всех правил конспирации прибыли 118 делегатов (84 — с решающим голосом и 34 — с совещательным). Их выезд из Китая обеспечивала Анна Лазаревна Разумова, та самая, на квартире которой в Ханькоу 7 августа 1927 года состоялось эпохальное чрезвычайное совещание ЦК КПК. Среди них были знакомые нам лица: Цюй Цюбо, Чжоу Эньлай, Ли Лисань, Чжан Готао и Цай Хэсэнь.

Общую численность партии на тот момент никто достоверно не знал: по решению ноябрьского (1927 г.) расширенного совещания Временного политбюро на местах была отменена система партбилетов и списков партийного состава. Примерную численность КПК оценивали в 40–50 тысяч человек, что, конечно, не соответствовало действительности169. В обслуживании съезда участвовали китайские студенты советских учебных заведений. От ИККИ форум курировал второй человек в ВКП(б) и Советском государстве Николай Иванович Бухарин, являвшийся в то время по совместительству одним из руководителей Коминтерна. Что же касается Мао, то он, разумеется, не присутствовал, так как вел в то время войну с «контрреволюционным» крестьянством в горах Цзинган.

Съезд выказал солидарность с 9-м пленумом ИККИ, осудившим «путчизм» (а что еще он мог сделать?). Вся политика восстаний, проводившаяся КПК с конца 1927 года, была оценена как «ошибочная». При этом, естественно, вина за порочный курс была возложена на лидера партии Цюй Цюбо. Сталин и Коминтерн вновь оказались ни при чем! Делегаты съезда под диктовку Бухарина приняли решение, что текущий этап китайской революции по-прежнему является «буржуазно-демократическим», несмотря на «измену» национальной буржуазии революционному движению. Имелось в виду, что в отсталом, «полуфеодальном» Китае нельзя осуществлять чисто коммунистическую политику (национализировать заводы и фабрики, ликвидировать мелкую буржуазию и зажиточное крестьянство, «заострять борьбу» против «кулака» и т. п.).

Как видно, Бухарин, а вслед за ним и лидеры КПК стремились продемонстрировать преданность историческому материализму, действительно утверждавшему, что степень готовности той или иной страны к коммунистическим реформам определяется уровнем ее социально-экономического развития. Удивительно только, что они напрочь забывали при этом, как незадолго до смерти Ленин сам полностью опроверг такое (вообще-то правильное) истолкование марксизма. Вот что писал вождь Октябрьской революции в конце 1922 года: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный „уровень культуры“, ибо он различен в каждом из западноевропейских [добавим, что и в восточноазиатских тоже] государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы… Для создания социализма, говорите вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?»170 Интересная мысль, не правда ли?

Еще более удивительно, что таких же, как Бухарин, воззрений придерживались тогда все руководители большевистской партии и Коминтерна, в том числе Сталин. Казалось, что, проповедуя классический марксизм, они фанатично следовали своего рода сакраментальному религиозному ритуалу, который не имел ничего общего с их собственной практической деятельностью. Ведь сами они вслед за Лениным были в высшей степени радикальными во всем, что касалось осуществления революции и социалистического строительства в СССР. Россия-то тоже ни по каким стандартам ни к какой социалистической революции не подходила! Похоже, они просто считали: «То, что можно нам, большевикам, не положено китайским коммунистам».

Вследствие этого в атмосфере, царившей на съезде, радикальные взгляды Мао были, понятно, поставлены под огонь критики. Так, один из делегатов от хунаньской партийной организации говорил: «В провинции Хунань, должен сказать… существует уклон, особая теория тов. Мао. У него была целая система идей. Что он говорил нам? Он говорил, что мы теперь вступили в непосредственную рабоче-крестьянскую революцию, то есть в социалистическую, что знамя Гоминьдана стало черным знаменем, что мы должны теперь выпрягать [так в тексте] свое красное знамя… Я должен также сказать, что мнение тов. Мао о том, что революция уже стала социалистической, получило широкое распространение среди широких масс»171. А вот что сказал сам Цюй Цюбо по поводу позиции некоторых «товарищей» (имелся в виду Мао Цзэдун) в аграрном вопросе: «Нашим лозунгом в борьбе не должна быть конфискация земли у крестьянства. Правда, среди наших товарищей были такие ошибки еще осенью прошлого года, но ЦК был против и по этому вопросу дал свои директивы, указав на неправильность такого взгляда»172. (Позже ЦК КПК в специальном письме в директивном порядке потребует от Мао «объединиться с богатыми крестьянами», которые наряду со всеми другими земледельцами якобы «выступают в оппозиции дичжу»173.)

Критика Мао, правда, не носила уничтожающе-политического характера. Руководство партии в то время не было осведомлено о том, какого курса придерживался Мао Цзэдун в Цзингане. Ругали его в основном за прошлые, как бы уже изжитые ошибки. «Мы до сих пор не знаем, — говорил Чжоу Эньлай, — как они [Мао и Чжу Дэ] относятся к аграрной революции и к организации Советов… Какие формы борьбы принял[и] теперь Мао Цзэдун и Чжу Дэ — мы не знаем». А еще один делегат просто брал Мао под защиту: «Сейчас положение у Мао Цзэдуна улучшилось. Раньше ему не была известна линия ЦК, а сейчас губкому удалось связаться с Мао Цзэдуном и дать ему директиву, так что теперь уже приступлено к этой работе. Насчет армии они тоже переменили ее форму и переходят теперь к мобилизации масс»174.