Лестница Якова - Людмила Улицкая

Он вспоминал давние времена, когда был у него верный и частный источник западных газет – англичанка Айви Литвинова, жена бывшего наркома по иностранным делам. Знакомство их завязалось в конце двадцатых годов, когда дочка Литвиновых Таня и сын Якова Генрих учились в одном классе. Позднее Яков даже брал у Айви уроки английского языка. В те времена он часто уносил из их дома кипу газет, тогда и научился этому особому газетному языку. Но связь с Айви Вальтеровной, как и со многими другими бывшими друзьями и знакомыми, давно прервалась. Он довольно часто проходил мимо дома Правительства, где до войны жили Литвиновы, но он не был уверен, что они все еще там. Из газетных сообщений следовало, что Литвинов потерял свой пост. Значит, в опале… Но у опалы много градаций – от тихой пенсии до тихого уничтожения. Яков, конечно, не мог знать, что всей стране известный нарком, сотрудник Ленина, живет на даче и держит под подушкой пистолет, ожидая ареста… Нет, от Айви Литвиновой он уже никогда не получит английских газет… Но они были необходимы.

В Москве в то время было всего несколько мест, где можно было ознакомиться с английской и американской прессой, но все они требовали специального разрешения, то есть серьезной бумаги, обеспечивающей доступ в спецхраны. Михоэлс взялся помочь, и действительно выхлопотал – через месяц Осецкий, как консультант ЕАК, получил разрешение работать в библиотеке МИДа. Раз в неделю, по вторникам, к 9 часам утра он приходил в библиотеку, в семи минутах ходу от дому, проводил там два часа, просматривая свежие газеты недельной давности, и шел домой – пить чай и обдумывать новые сведения.

Труднее всего Якову дался первый реферат, который он представил заказчику в начале 1946 года. Нужно было найти точный язык изложения, и в результате вырабатывался некий новый научно-повествовательный жанр, смесь политического анализа, исторического исследования и эссе. Это была излюбленная трехчастная форма: настоящее, прошлое и возможные сценарии будущего.

Жизнь, корчившая гримасы, наконец улыбнулась Якову. После многолетних мытарств по провинциальным городам – Егорьевск, Унжа, Кунцево, Ульяновск, – практической работы экономиста в плановых отделах, которая не вызывала у него никакого энтузиазма, он занимался наконец научной и писательской работой. Хлопоты с московской пропиской увенчались успехом: ему удалось прописаться в Москве, у сестры Ивы, на Остоженке. Он жил в ее семье, дружил с ее мужем и двумя сыновьями. Приезжала из Ленинграда мать, нашедшая приют у сестры Раи, братья… Ссылки и война были позади, и было так хорошо, что даже верная ему всю жизнь экзема отпустила его. Единственное, что отравляло теперешнюю жизнь, – его потерянная навсегда жена, отвернувшийся от него сын, женившийся и сам уже имевший ребенка, которого Яков даже не видел.

Якову удавалось делать колоссально много – отчасти благодаря заказу на разработку рефератов. Но таково уж было его устройство: он не умел проводить границы, разбрасывался, новые интересы возникали прежде, чем исчерпывались старые, и он, отодвинув вчерашнее, занимался завтрашним – исследованием Палестины, ее истории и проектов неопределенного будущего. Особенно интересна была ему история Палестины после выхода из состава Османской империи. Как раз этот период, когда Великобритания получила мандат на управление Палестиной, был хорошо освещен английскими публикациями после Первой мировой войны. Это были мемуары, политические, археологические и культурные исследования, которые находились в открытом доступе нескольких крупных библиотек. Именно в это время он сделал для ЕАК сводку политических сил региона – проанализировал имеющиеся в тот момент разнообразные партии: социалистические, коммунистические, рабочие, арабские, еврейские, националистические и интернациональные… Заодно рассмотрел и профсоюзное движение. Картина была пугающе разнообразна и полна взрывоопасных зерен.

В какой-то момент Яков ощутил острую нехватку еще одного языка, иврита, и принялся за его изучение. Теперь он с благодарностью вспоминал своего покойного отца, который пригласил к нему в детстве преподавателя, занимавшегося с ним еврейскими языками, идишем и ивритом. Этой небольшой основы хватило ему, чтобы довольно быстро начать читать издания на древнем, быстро обновляющемся языке будущей Палестины. Теперь у него выстроилась довольно детальная картина арабско-еврейских отношений на Ближнем Востоке, и он считал, что лучшим решением было бы создание единого арабско-еврейского государства без раздела Палестины. Этого же мнения придерживались и сионисты социалистического и прокоммунистического направления. Но будущее Израиля решал в конечном счете один человек в Кремле…

Рефераты Осецкого из ЕАК пересылали советнику МИД Штерну и вверх по лестнице, конечным адресатом был стол советской рабочей группы при ООН. Весной сорок седьмого года арабско-еврейские разногласия настолько обострились, что вопрос о создании Палестинского государства нужно было срочно решать.

Яков работал как одержимый. Он составлял, как обычно, планы работы на неделю, месяц, год, соблюдал эти графики и расстраивался, когда обстоятельства мешали ему их выполнять. Два года сотрудничества с ЕАК принесли свои плоды – Яков уже строил план будущей книги об истории и географии этого региона. Заключил с издательством договор…

Свои научные исследования по демографии он тоже не забрасывал. Идей у него всегда было с запасом на несколько лет. Последний реферат Яков отнес секретарю ЕАК, Хейфецу. Михоэлса не было в Москве, почти весь декабрь 47-го года он провел на гастролях.

Катастрофа произошла 12 января 48-го года. По официальной версии, Михоэлса сбила машина в Минске. В Минск он приехал на несколько дней для встречи к руководителями и актерами Белорусского ГОСЕТа, вокруг него завертелся весь наличный, стократно уменьшившийся в войне еврейский мир, сыграли для него спектакль “Тевье-молочник”, гуляли в театре, в ре сторане, в актерском общежитии, его уважали, обожали, окружали стеной, из которой он вырвался лишь однажды, накануне отъезда в Москву. Московский театровед Голубов, командированный вместе с Михоэлсом, настойчиво приглашал его навестить своего минского приятеля, но Михоэлс был так занят всю неделю, что в гости они собрались только в последний вечер их пребывания в Минске. В гостиницу он не вернулся. Нашли его тело ранним утром 13-го, с многими переломами и разбитой головой.

Яков узнал об этом несчастье на следующий день, по радио. Еще через несколько дней были похороны. Народу было так много, что Яков ждал почти час, чтобы подойти к гробу. Голова покойного была изувечена, но лицо было узнаваемым – голубовато-серым и каменным. Рядом на столике лежали его разбитые очки…

Яков вышел из театра. Было очень морозно, и свет быстро, как в театре, угасал. От Малой Бронной он автоматически свернул в сторону своего бывшего дома, на Поварскую… Потом осекся, развернулся и пошел по бульварам на Остоженку… Прошлое не исчезает, только опускается на глубину. Наверное, память погружается в какие-то глубокие слои коры головного мозга и там дремлет… Сомнений, что было совершено политическое убийство, у Якова не было. О чем подумал, что вспомнил Михоэлс, когда его убивали?

Бросить, все бросить, уехать в провинцию, преподавать детям сольфеджио, или фортепиано, или кларнет, читать Диккенса, выучить итальянский и читать Данте… Если успею…

Глава 46

Московская встреча

(2003)

После отъезда Вити в Америку Варвара Васильевна полюбила Нору. Какие тектонические сдвиги в ее психике привели к этому перевороту, неизвестно. Витя в этом перевороте явно никакого участия не принимал. С тех пор как Марта взяла на себя управление Витиной жизнью, он посылал матери деньги, что само по себе было задачей непростой, но Марте удалось организовать нерегулярную, но постоянную акцию – деньги Варвара Васильевна получала через Нору. Изредка Марте даже удавалось заставить Витю написать письмо, но чаще он ставил свое имя на яркой открыточке, и Марта отправляла ее по почте в Москву. Варвара, человек неожиданных решений и неожиданных, иногда идиотских идей, тем временем перенесла многолетнюю ненависть с Норы на Марту, хотя свадебную фотографию сына и его второй жены повесила над своей постелью.

Возникшая неожиданно любовь к Норе носила еженедельный характер – по субботам она приезжала на Никитский бульвар с пирогом из песочного теста с черносмородиновой начинкой и с родительским благословением. Нора наливала чай, разрезала пирог на кусочки, вежливо откусывала, хвалила и откладывала. После ухода свекрови пирог отдавала соседкам.

От экзотических верований Варвара Васильевна обратилась в более традиционное православие, бесов больше не гоняла и кармы не чистила. Когда Юрик вернулся в Москву, Норина проблема, куда девать пирог, благополучно разрешилась: Юрик охотно его съедал. Субботнее утро Нора привыкла проводить в доме, никаких дел не назначать, принимала свекровь, которая приходила ровно в десять, получала из ее рук еще теплый пирог и будила Юрика, чтобы он на глазах бабушки съел первый кусок. После чего Нора вручала ей пятьдесят долларов – Варвара Васильевна предпочитала американскую валюту отечественной и, вполне довольная, уходила. Хотя Нора постоянно подчеркивала, что деньги присылал Виктор, Варвара была совершенно уверена, что это благодеяние Норы. Ход ее мыслей был прост: если Нора ей деньги передала, а не оставила себе, значит, это ее большая добродетель… Так или иначе, это финансово-гастрономическое общение продолжалась несколько лет, до тех пор, пока Нора не заметила, что две субботы свекровь не появляется. Не подходит и к телефону. Нора собралась и поехала на квартиру. Дома никого не было, но соседка сообщила, что Варвара Васильевна в больнице. Через районную поликлинику Нора довольно быстро выяснила, что бывшая свекровь перенесла инсульт и госпитализирована.