Хлеб - Юрий Черниченко

И тут я распрямился, хлопнул блокнотом и отвечал инженеру так:

— Мы с вами, наверно, ровесники. И сейчас не в подкидного играем, где один дурак просто необходим. Какой ко-э-ффи-ци-ент? Он же не готовым уходит, комбайн, о какой же готовности я буду писать механизатору? Я верю — вы не спутали и тысячной. И в искренность вашу верю. Не в то, будто вы всерьез думаете, что на отстойник волокут одно добро, а вздорный приемщик качает права. Цену товару, наверно, знаете! Но знаете и то, как дошли до жизни такой. Вы искренне не позволяете делать крайним — завод. Потому что он — ваша жизнь. Такая ли, иная — другой у вас уже не будет. Как и у меня. Писарей, я согласен, много, пусть даже грамотных, а жизнь единственна. И вы не страха ради иудейска, не потому, узнают ли наверху про наш разговор или нет, а из уважения к прожитому, к ближним и не очень прикрываете не всегда благодарный к вам лично, однако же свой завод. Я ничего не имею против чести мундира. Одежда уставная, чего ж на нее плевать? Но чтобы вы могли снисходительно внушать про ко-э-ффи-ци-ент, вам нужен проигравший в подкидного. А за что таковым вы делаете меня? Для этого ли столько мерз на целине, месил великие грязи Костромы и Вологды, собачился с редакторами уже трех возрастных категорий? Хватит мне коэффициента, сыт давно и по горло! У поэта хорошо сказано — вы уж простите цитату: «Я тридцать лет вынашивал любовь к родному краю и снисхожденья вашего не жду и не теряю!» Вот живые картинки, без пропуска добытые, у меня есть, и я, дайте срок, доложу их кому надо. Вдовину Семену, тоже наш ровесник! Чабанову Федору Васильевичу! Тому же Ложковому Николаю, хоть и знать его доселе не знал. Сейчас вас выслушал, а потом — доложу!

Сказал — и умолк.

Впрочем, и до того, разумеется, не раскрывал рта. Хорош бы я был с этакими филиппиками в ОТК «Ростсельмаша»! Прицепился к коэффициенту готовности, вполне официальной мерке… Нет, в уме что-то похожее плескалось, а вслух — молчок. Неприлично.

«Неприлично, — учит классик, — автору, будучи давно уже мужем, воспитанному суровой внутренней жизнью и свежительной трезвостью уединения, забываться подобно юноше».

А живые картины — другой разговор.

…Уже час прошел с начала смены, но табло пусто — ни единого… А 85 «Нив» в смену — душа винтом — согнать надо.

— Из-за чего стоим? — тоном завсегдатая спрашиваю мастера.

— «Керогаз»… И «балалайка». И «гробик».

Раз я здесь, разницу между «балалайкой» и «гробиком» знать должен. Но мне жаргон сборки не интересен. Смысл конвейера в том, что «керогаз» должны подать к сроку. Тут всё. Когда серьезный человек спрашивает тебя, как там оно с мясом, пустое дело с твоей стороны талдычить про дефицит протеина в кормах да еще занудно перечислять незаменимые аминокислоты! Всякие триптофаны да лизины — тоже ведь жаргон, ускользание в частности, в туман, а тебя о говядине спрашивают. Важно, что с мясом — и когда конвейер пойдет.

— А потом будут нахлестывать, — стараюсь разговорить я.

— Неужели!.. До обеда хорошо, если двадцать сделаем, а потом пойдет круговерть — в гору глянуть некогда. И спрашивай качество… Вы откуда?

— Из комитета, — сказал я. — Как раз насчет качества.

— А-а… Крепить молотилку надо на весу, с крана — вот и начало качества. Есть у крановщицы время — она держит, ждет, запарка пошла — разбросает по кузовам, подгоняй потом, Ваня, выравнивай. А ведь и тонна весу бывает в железке.

Зовут его Юрием Дмитриевичем. Стало быть, тезки. За жизнь встретил только пять полных тезок и, по недостатку материала, не смею обобщать. Одно могу предположить: народ мы сравнительно коммуникабельный.

Этот тезка на «Ростсельмаше» шестнадцать лет, диплом добывал заочно. Лучше становится? Ну, не-ет. Даже при бригадном подряде? А что подряд — колдун какой? В бригаде сейчас двадцать восемь человек, и то уже двое привлеченных. Из Тулы. Нет, из Тюмени? Не запомнишь, они три дня числятся учениками, а потом месяц отбывают. Хорошо, сейчас — студентов нет, те летом появятся, вот уж на кого нервы запасай — молодежь. Да и эти простои… Хуже нет: ждать — и когда за тобой гонятся.

Несинхрон! Я бы мог рассказать ему, что в кино это — несовпадение действия и звука. Актер уже упал, а звук выстрела не поступает. Передовик еще и текста не вынул, а фонограмма уже — «дорогие товарищи!». И прежде монтажа, еще до борьбы за высокую художественность, режиссеру надо согнать синхроны, достичь совпадения двух главных материй, это пред-работа, но без нее — никак.

Ясное дело, опоздание «гробика» — несинхрон элементарный. Мне еще придется узнать, что и моторы подчас (временами) не поступают к сроку. Можно — их мчат автомашинами из Харькова (ближний свет!). Нельзя — сгоняют комбайны «на гору» без двигателей, чтобы потом дособрать некомплектную партию… Всем бюро обкома (рассказывал секретарь по промышленности) в иные периоды приходится выбивать из смежников аккумуляторы, резину — по десять телеграмм подписывают за день. Пусть колесо — большое, а «керогаз» — маленький, что с того? Несинхрон — киношный ли, индустриальный — не бывает большим или терпимым. Только так — да или нет, синхрон или несинхрон, все равно какой степени.

Но кому тут нужны байки-присказки, если уже полтора часа смены выдуло, а на табло только «3»?

Табельщица раздает расчетные листки, декабрьская зарплата. Можно мне на память? Та берите, жена и так знает. У Юрия, значит, Дмитриевича, мастера участка — 175 рублей 45 копеек. Ни у кого из рядовых сборщиков (а листков со счетной машины у меня уже пачечка) такой зарплаты за декабрь нет. У Сулейманова, слесаря, — 351 с копейками, иные хлопцы и по четыре сотни получили. Тут, мне говорят, и черные субботы, и полторы-две «станции» (сборщик совмещает операции), вообще бригадный подряд заработок поднял. Что толковать — даром не платят. Когда нахлынут наконец «керогазы» и «гробики», ритм страшенный, вымотает в лоскуты. Да и однообразие заученных движений, тысячекратно повторяемых нынче, завтра, через год… Это тебе не пестрота аграрного сектора, где ни двух во всем схожих коров, ни двух нив, ни двух идентичных деревьев, где мозг ты никак не выключишь, автоматизмом не возьмешь, — не сельский, говорю, труд, какой пока еще нужно поднимать до уровня промышленного!

Но сборщик реализует синхроны. Несинхрон устраняет инженер — от мастера и выше. Чтобы получать сто восемьдесят в месяц, надо быть не просто, а ведущим конструктором. Чтобы чей-нибудь заработок в инженерном составе или в КБ достиг тех четырехсот, что получают парни на втором году работы, нужен, кажется, особый приказ министра.

Тут не мой монастырь — и чужие уставы. Есть целая литература о заводском инженере — от Анатолия Аграновского до молодого Валерия Выжутовича. Я могу сказать своим только элементарное: качество комбайна (нынешнее) идет от разнобоя, люфта, простоя-спешки, а это зависит от инженера самого разного ранга. «Надежность — это социальная категория», — сказал афоризмом главный ростовский конструктор Иван Киреевич Мещеряков. А заработная плата — нет?

— Мастер Петрухин, — вдруг проснулось радио, — четыре малых вариатора на обкатке.

— Ну, вроде начинается, — подтянулся Юрий Дмитриевич, и я отошел в затишек.

…Чтобы под куполом сборочного различить некий отдельный стук — нужен стук выдающийся. Такой и раздается. Яростный, мстительный — будто кто-то настиг, повалил и теперь добивает. Но кто? Мы не на главном конвейере, освещено плохо, вроде и не видать никого.

— Да вон он, внизу, — оборачивает меня конструктор Тищенко. — Вдогонку ставит чего-то.

Вытаскиваем. Потный, встрепанный весь, фигурой с подростка, видом — из Средней Азии, но в матросской тельняшке.

— Чего разошелся? Зачем молотком бил?

Отвечает, а не разобрать: и шум, грохот, и с русским неважно. Ага, «не налазила»! Не налазила она у него, муфта шнека, а ставить заставляют вдогон, комбайн отползает, гляди — уползет совсем, вот он и дал. Откуда?

— Каракалпакия.

— Зовут как?

— Уразов Сасенбай!

— Давно на заводе?

— Три дня скоро.

Погнул, изувечил он ту, что «не налазила», Уразов Сасенбай. Заменить уже не заменят, поезд ушел, аукнется в Кулунде. Наставник его, рослый подрядчик на двух станциях, у нас за спиной ведет воспитательную работу: «Я тебе шо говорил, салага? Ш-ш-шо я тебе говорил?..»

Если Каракалпакия, то надо привыкнуть к Ростову. После Ростова — к заводу. Первую неделю, говорят, мучит сильная жажда — потеешь. Любой сельский житель в метро и в московской толчее потеет — тут не жара, а нервы, гнет впечатлений. Но в городе хоть молотилки над тобой не летают! Этому же на третий день дали кувалду, он и отплатил за все… муфте!

Почему, однако, кувалда? Комбайн же надо собирать, а не сбивать? Не с собою же он привез это, в руке — не молот, но уже и не молоток. И децибелы под кровлей цеха — они ж от кувалд!